За чужую свободу

— Скажите, профессор, — вдруг спросил он, — что по вашему мнению, делает актер, сыграв свою роль?

Гуфеланд остановился и с удивлением взглянул на князя.

— Но я думаю, ваша светлость, что тогда он уходит со сцены, — ответил профессор.

— Вот именно, — медленно произнес Кутузов, — тогда он уходит со сцены. До свидания, дорогой профессор, до вечера.

Он снова кивнул головой и наклонился над картой. Гуфеланд поклонился и вышел.

Когда дверь за ним закрылась, Кутузов поднял голову и, указав взором на лежащий на столе рецепт, сказал:

— Брось это, Карлуша, туда же.

Толь молча встал, взял рецепт, разорвал его и бросил в камин. Это проделывалось со всеми рецептами знаменитого профессора. Сперва Толь пробовал возражать, убеждал испытать действие лекарства, но встречал в ответ короткое «брось».

И в глубине души он чувствовал, что его старый покровитель и вождь прав. Еще живой, он уже уходил из жизни. Он был лишним. Это чувствовал не только он сам, но и все окружающие его. Окруженный почти царственным почетом, облеченный, казалось, неограниченной властью главнокомандующего, он был лишний и ненужный человек. Его приказания принимались с видимой почтительностью и отменялись государем. Командующие армиями не исполняли его распоряжений, хотя спрашивали их и аккуратно посылали рапорты, а ждали инструкций из квартиры императора. Словно в насмешку, император спрашивал его советов после того, как уже отдавал распоряжения. Старейшие генералы армии — Тормасов, Милорадович, Барклай де Толли, граф Витгенштейн — уже интриговали при главной квартире и между собою за приз власти главнокомандующего. Той же чести добивался и старый Блюхер. В то же время государь, лаская его и выказывая ему внешние знаки величайшего уважения, писал Салтыкову: «Слава Богу, у нас все хорошо, но несколько трудно выжить отсюда фельдмаршала, что весьма необходимо».

И все это видел, понимал и чувствовал умирающий старик… И на все смотрел взглядом старого мудреца, уже переступившего одной ногой за грань вечности. Только в редкие минуты в не пробуждался старый, опытный вождь, и тогда он широко и смело развивал свои планы, но, встречая почтительно — насмешливое противодействие, снова погасал и выслушивал самые нелепые распоряжения, наклоняя в знак согласия свою думную голову…

Толь перебирал лежавшие на столе бумаги, делая на некоторых пометки, из других — выписки, а часть откладывая для личного доклада фельдмаршалу или начальнику штаба главнокомандующего князю Петру Михайловичу Волконскому.

Откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами, фельдмаршал, казалось, дремал. Несколько раз Толь нетерпеливо взглядывал на него, но не осмеливался тревожить, между тем как в приемной дожидалась масса народу. Некоторых князь сам хотел принять лично, другие надеялись на эту честь. Отодвинув бумаги, Толь стал просматривать список лиц, которых фельдмаршал хотел принять лично. Тут были генералы Тормасов и Дохтуров, главные начальники расположившейся у Бунцлау главной армии, несколько почтенных генералов, лично известных фельдмаршалу, старых соратников Суворова, теперь затертых прусскими интригами, и еще молодой князь Бахтеев, о котором были получены Кутузовым личные письма от его друга, старого князя Никиты Арсеньевича, и канцлера Румянцева.

Время шло, а Кутузов, кажется, задремал на самом деле. Из этого томительного ожидания Толя вывели неожиданно раздавшиеся восторженные крики: «Ура!» и «Hoch!», «Да здравствует император! Да здравствует король!»

Это прибыли союзные монархи для обычного каждодневного посещения фельдмаршала.

Кутузов вздрогнул, открыл глаза и сделал движение встать, но сейчас же откинулся в кресле. Он был очень слаб. Крики не смолкали.

Толь вскочил с места и бросился к дверям.

За дверями послышалось движение, твердые, быстрые шаги. Двери распахнулись, и Толь увидел перед собою союзных монархов.

Император на мгновение приостановился пропуская вперед прусского короля.

V

Тяжело опершись обеими руками на стол, Кутузов снова сделал попытку встать, но Александр быстрыми шагами подошел к нему и, положив ему на плечо руку, ласково сказал своим грудным, слегка глуховатым голосом:

— Сидите, Михаил Илларионыч, вам вредны движения.

— О да, — совершенно деревянным голосом произнес Фридрих — Вильгельм, едва наклоняя голову.

На его длинном, угрюмом лице с низким лбом и тупым подбородком оставалось обычное упрямое и надменное выражение. Он весь был похож на деревянную куклу прямой, сухой, с резкими, угловатыми движениями. Но, однако, эта спина умела очень низко и гибко склоняться в Тильзите перед грозным победителем под Иеной, и это деревянное лицо могло расплываться в подобострастную улыбку во время дружеских бесед с камердинером Наполеона в Дрездене, когда прусскому королю, особенно нелюбимому императором Запада, приходилось, чтобы добиться аудиенции, являться во дворец на дежурство в такой ранний час, когда просыпались одни лакеи.

Заметив Толя, император кивнул головой и ласково сказал:

— Здравствуй, Толь.

Фридрих только взглянул и не счел нужным ответить на глубокий поклон русского генерала.