За год до победы

Плотная широкая спина низкорослого Ганночкина провалилась в душную распаренность дома, Лепехин шагнул следом. В сером утреннем полумраке он разглядел, что в горнице на скамейке, поставленной у окна, сидят трое, а в углу, над небольшим столом с поднятой на книжку и часто мигающей коптилкой, склонился четвертый, майор. Перед майором была расстелена потертая на сгибах карта-пятнадцативерстка. Ганночкин-младший шагнул к склонившемуся за столом командиру, приложил сложенную лодкой ладонь к уху:

— Товарищ майор!..

Майор, не поднимая головы, пометил какую-то точку на карте, ногтем дважды подчеркнул ее.

— Что там? — Голос у него был усталым.

— Связной из штаба бригады, товарищ майор!

— Ну! — Корытцев вскинулся. Лицо его стало обрадованным. — Связь ждем… Пакет?

— Так точно, товарищ майор! — сказал Лепехин. — Пакет и устное донесение.

— Давайте-ка для начала пакет!

Лепехин начал расстегивать шинель, но крючки туго натянутой на телогрейку шинели не поддавались, и он, стараясь освободиться от шинели, от навалившейся на плечи тяжести и теплой дурноватой размеренности, с силой потянул на себя борт, верхний крючок не выдержал, треснул, вырвался с мясом.

— Помогите ему, — приказал Корытцев, перевел взгляд на Ганночкина, тот поспешно подскочил к Лепехину. Вдвоем расстегнули вначале шинель, потом ватник, и Лепехин, нагоняя холод, осторожно пробрался под гимнастерку, стараясь не касаться еще не отошедшими в тепле, негнущимися пальцами тупо нывшей груди, достал пакет. Протянул Корытцеву.

Майор взял мятый, пропитанный потом конверт, сколупнул ногтем ломкий, бугром налепленный на бумагу слой сургуча, вытащил сложенный вчетверо листок, поднес к коптилке. Затем оторвал от листка глаза и приказал Ганночкину:

— Проводите отдохнуть! И накормите как следует… — Добавил строго и властно: — Слышите, как следует!

— И-есть, товарищ майор, — козырнул Ганночкин, но майор, уже не обращая на него внимания, еще раз перечитал листок и, вдруг засвистав тоненько, по-птичьи, совсем как синица, шагнул к окну, где на вытертой до лакового блеска скамье сидели трое командиров с одинаковым молчаливым сосредоточением на лицах.

Лепехин покашлял в кулак, освобождая грудь и горло от теснящего комка, втянул в себя парной домашний воздух, какой бывает только в обжитых хатах, взглянул в окно на пестрорядь неба.

— Полковник Громов просил передать на словах — прорыв назначен на десятое марта… В одиннадцать вечера… Два встречных удара, товарищ майор…

— Да. Тут в пакете сказано. Отдыхайте, сержант!

— Это не все, товарищ майор. Со мной прорывался еще один человек. Сержант Старков. Он прикрывал меня в поле перед деревней и остался там… Неплохо бы разведчиков туда, а, товарищ майор? — Лепехин облизнул спекшиеся губы, опять поглядел в окно. — Он подорвал гранатами себя и немцев… Вдруг остался жив, а, товарищ майор? Поиск бы организовать. Я сам пойду с группой…

— Никуда вы не пойдете! Отдыхайте! — неожиданно резким, высоким голосом выкрикнул майор. — Приказано отдыхать — отдыхайте! Без вас справимся! Александр Иванович! Гончаров!

Майор развернулся всем своим низеньким крепким телом на сто восемьдесят. Лепехин невольно вытянулся, смежая каблуки кирзачей, — слишком знакомое, то безоговорочно строгое проскользнуло в простом движении майора, то властное, командирское, что заставляет самых строптивых делаться шелковыми.

Поднялся один из троих — худой, с синими тенями в подскульях старший лейтенант, неторопливо оправил на себе длинную, с мешковатыми сборами внизу гимнастерку.

— Как стемнеет, организуйте поиск. Только вот что… Такое условие — к ночи все разведчики должны быть в полку…

— Хорошо, Сергей Никитич. Будут!

— Спасибо, товарищ майор, — четко и твердо, выделяя каждую букву, будто первоклассник на уроке чтения, проговорил Лепехин, повернулся, печально кривя губы; Ганночкин-младший притиснулся своим плечом к его плечу, поддерживая, потом оглянулся, увидел, что строгий Корытцев уже не смотрит на них, он уже начал что-то втолковывать командирам, обхватил Лепехина за спину, помогая:

— Пошли на полати. На роздых пора, вот… Есть тут у меня одно царское местечко. Сразу императором почувствуешь себя.

Лепехину пришло на память, что вот точно так же он вел Ганночкина, раненного в плечо, жарким летним днем, когда отвесно висевшее солнце дымилось от жара и перевязанный, на скорую руку высохшей и ожестеневшей от крови тряпкой, Кузьма Ганночкин, уже на самом подходе к Дону, стал просить, чтобы Лепехин бросил его, что идти нет мочи, что пора умирать… Настала такая пора… Но Лепехин, которого тоже зацепила пуля, только легче, не бросил Ганночкина, переправил через буйный Дон ночью, при свете ракет, а через неделю вывел к своим.

— Вот сюда, Иван. Давай-кась! Ординарский чулан.

В отгороженном шинелями закутке был установлен узкий деревянный топчан, два ватных матраца брошены сверху, в головах сложена втрое шинель.

— Это и есть полати. Как? Ни одна муха не укусит. Сапоги можешь снять.