За гранью слов. О чем думают и что чувствуют животные

– Видели бы вы, каким взглядом она его наградила! – хохотал Даг Маклафлин. – Что ж ты, дескать, творишь, бестолочь. Не сюда, а туда неси!

Но наука пошла им впрок.

Через какое-то время Семь-Пятьдесят пять исправился и даже получил прозвище Оленебой. Он усвоил, что хотя олень и быстрее волка, но волк выносливее.

– И до сих пор Семь-Пятьдесят пять похож на поджарого марафонца, – продолжает свой рассказ Рик. – Мы видели, как он поднял оленя черт знает где, у горы Сода-Бьютт-Коун, и гнался за ним через всю долину Ламар. Олень переплыл реку и помчался на юг, а наш красавец шел параллельно ему, вдоль холма позади Слияния (места, где пойма Сода-Бьютт-Крик превращается в реку Ламар), но преследование продолжал. Глаз с оленя не спускал! А когда олень наконец остановился на гравиевой отмели, Семь-Пятьдесят пять кубарем скатился с холма и вышел на открытое пространство уже не таясь. Олень увидел, что он подходит, но даже не шелохнулся. Сил не было, так волк его загнал.

– Может сложиться ощущение, что у всех волков одна охота на уме, что, будь их воля, они бы охотились и резали оленей каждый день по десять штук, – насмешливо говорит Рик.

Но это не так.

На самом деле из всей стаи постоянно охотятся два-три волка, они добывают еду на всех. А бывают на свете волки, которые охотой вообще не интересуются.

Например, Семь-Пятьдесят четыре по габаритам был куда крупнее своего легконогого брата, но вместо охоты предпочитал нянчиться с волчатами. Он ходил за ними неотступно, как пастух за стадом; куда бы они ни пошли, он плелся следом. Если какой-то волчонок укладывался на боковую в стороне от остальных, Семь-Пятьдесят четыре подходил к нему и проверял, все ли в порядке. Так что Ноль-Шестая и Семь-Пятьдесят пять могли свободно охотиться. Кроме всего прочего, увалень Семь-Пятьдесят четыре двигался значительно медленнее их, но, когда надо было притащить на летнюю дневку по-настоящему крупного оленя, он тоже мог пригодиться и помогал свежевать и волочь добычу. Так что и от пожилого волка стае есть прок.

А вот как Ноль-Шестая и двухлетки Семь-Пятьдесят пять и Семь-Пятьдесят четыре образовали стаю Ламаров: ей, как любой независимой бизнесвумен, долгое время было не до потомства, так что первых волчат она принесла довольно поздно, в четыре года. Для волчиц это уже возраст, им сложно растить прибылых. В течение трех лет Ноль-Шестая рожала каждый год.

Ее дочь из второго помета – молодая да ранняя Восемь-Двадцать, та самая, на которую Рик обратил мое внимание в первый же день наблюдений в долине реки Ламар. Мы вместе видели, как собственные сестры изгнали ее из стаи.

Рассказы Рика, Лори и Дага, которые пытались познакомить меня с историей Ноль-Шестой, проливают свет на то, что стоит за поведением тех самых волков, за которыми я наблюдаю, что все эти годы держало их вместе. А теперь мне предстоит понять причину раскола стаи.

Нарушители конвенции

Ноябрьские холода, наступившие за четыре месяца до моего приезда, означали, что национальному парку пора закрываться на зиму. По вермонтским меркам, зима 2012 года обещала быть очень суровой. Большинство йеллоустонских оленей в поисках корма спустились с высокогорного плато в долину за пределами заповедника.

Ноль-Шестая и ее стая рискнули выйти за границы своей территории. И не прогадали: с охотой на новом месте было легче и никакого сопротивления конкурирующих стай они почему-то не встретили.

На второй неделе ноября стая отважилась спуститься пониже. Им никто не мешал, и от природоохранной зоны они отошли почти на двадцать пять километров на восток. Это были совершенно новые для них места, куда более изобильные. Оленей здесь оказалось больше.

Откуда им было знать, что отсутствие сопротивления со стороны местных волков имело свою причину? Откуда им было знать, что за переделами заповедника они уже не находятся под защитой Закона об исчезающих видах 1973 года, а превращаются в добычу и охотничий сезон в разгаре? Стая Ламар играла по старым правилам. Нарушителями конвенции оказались люди. Они играли совсем в другую игру.

Ноль-Шестая и ее волки всю жизнь провели в Йеллоустоне, на глазах у сотен туристов, поэтому от человека таиться не привыкли.

Если въехать под свод величественной каменной арки на северном входе в Йеллоустонский национальный парк, то создается ощущение, что ты находишься на огромной по размеру территории. Но стоит посмотреть на карту, и тут же понимаешь: это не более чем открытка – все, что осталось от некогда бескрайнего Запада, который, возможно, хотели удержать, но он тут утек сквозь пальцы.