За колымским перевалом

На каждом прииске, при каждой встрече горняки обрушивались на геологов, которые-де зазнались: почивают на лаврах прошлых открытий, не ищут и не хотят искать новые крупные месторождения. Геологи, в свою очередь, обвиняли горняков в том, что они хищнически отрабатывают россыпи, выхватывают кусочки побогаче, много золота оставляют в земле, не работают над улучшением технология промывки, в результате чего металл скосится водой в отвалы. На прииске «Южном» директор Поташвили на вопрос Смелекева: «Пытались ли сесть за один стол рядышком и спокойно разобраться во взаимных обвинениях?» зло рассмеялся и темпераментно воскликнул: «Холостой выстрел, товарищ секретарь райкома! Человечеству достались в наказание, за грехи его два вечных и неразрешимых противоречия: между свекровью и невесткой и между геологом и горняком!»

Удивляла, а порой вызывала гнев безучастность людей: и тех, кто руководил приисками, автобазами, ремонтными заводами, и тех, кто работал на полигонах, в цехах, шахтах и жил в халупах. «Это же золотая промышленность! — хотелось крикнуть Смелекову. — Вы добываете золото — символ богатства! роскоши, благополучия. В каких же условиях вы работаете и прозябаете тут!» Но кричать не мог, лишь до боли в скулах сжимал челюсти. Он знал: они выполняли волю того, кто послал их с одной целью — взять золото любой ценой. А когда оно закончится, бросить все построенное и недостроенное, обжитое и нажитое, и скорее на новое место.

Не все были согласны с подобной стратегией в организации горного дела. Доказывали, убеждали. Накануне войны группа коммунистов — сотрудников газеты «Советская Колыма» — послала телеграмму в Москву самому Сталину. Ответ был опубликован в газете. Смелеков помнил его почти дословно, хранил вырезку:

«Получил длинную телеграмму Осьмакова, Ромашева и Ягненко-ва с жалобой на порядки в Дальстрое и на недостатки в работе Павлова. Телеграмма не учитывает трудностей в работе Дальстроя, специфических условий работы Павлова. Телеграмму считаю демагогической и необоснованной. Газета должна помогать Павлову, а не ставить палки в колеси».

Подпись ставила точку, пресекая попытки еще раз заговорить об этом: «Сталин».

Все, что видел Смелеков вокруг, накапливалось долгими годами, а вот разрубить этот узел предстояло одним ударом — затягивать решение он не имел права.

С усмешкой вспоминал Смелеков беседу со вторым секретарем обкома Рудневым, Высокий, стройный, всегда подтянутый, он любовался собой, но был убежден, что люди, окружающие его, не догадываются об этом. Внешне он был всегда активен, словоохотлив. Смелекова, как и многих из аппарата обкома, удивляло, кто и за что поставил его на второе место в обкоме. Руднев никогда не имел ясно выраженной позиции ни в одном вопросе, тем более в принципиально важном. Все его усилия были направлены на то, чтобы в потоке веско произносимых слов скрыть свою точку зрения. За год работы Смелекова в промышленном отделе Руднев его так и не заметил. Теперь же усадил за стол и как новичку принялся объяснять обстановку в области и в районе. Спрятав глубоко посаженные глаза за блестящими стеклами очков, уверенно сказал: «Никакого затухания золота на Теньке нет! Чепуха! Это лишь тактический ход бывшего начальника Дальстроя, который ничего умнее не придумал, чем выдвинуть пресловутую теорию затухания, чтобы оправдать свою беспомощность как руководителя».

Смелеков не стал возражать Рудневу, но уже тогда, в Магадане, у него возник вопрос: «Если все так просто, как вы говорите, почему же так же просто и быстро вы не решите проблему?»

…На прииске «Южном» Смелеков не стал ночевать, хотя время приближалось к одиннадцати часам вечера. К удивлению директора прииска, велел шоферу подготовиться к выезду. Предшествующий отъезду разговор с горняками и геологами соседней геолого-поисковой партии, работающей на прииск, был шумным, крикливым, и поэтому во многом бестолковым. Попытки Смелекова придать беседе какую-то последовательность, логичность сметались взаимными упреками с обеих сторон и бесконечными требованиями что-то решить там, в районе и области, чем-то помочь, Наконец Смелеков снял очки, устало потер веки. Поташвили заметил, торопливо вскочил.

— Все, друга мои! Умолкли! Тихо, говорю! Мозга, как спираль на электроплитке, жаром пышут. Пора, о желудке подумать. Прошу всех в столовую.

Столовая была закрыта. Вошли с обратной стороны, прошли через кухню, оказались в небольшом зале с низким провисшим потолком. Таким же покосившимся был пол, доски прогибались под ногами. В середине зала на трех сдвинутых столах среди тарелок высились кучкой составленные бутылки спирта. Помещение слабо освещалось небольшими лампочками, укрепленными на стенах. Словно выговорившись в кабинете директора прииска, люди усаживались за стол молча, нетерпеливо гремели тарелками и только изредка осторожно поглядывали на Смелекова.