За милых дам! Весёлые байки, анекдоты, рассказы и повести о женщинах и для женщин

Интересно, что для меня этот театр тоже был лучшим в Москве хотя бы потому, что он взял мою пьесу. И после многих лет странствий по провинциальным театрам я наконец-то приземлился в театре столичном. И мне здесь нравилось всё. И расположение театра в центре Москвы. И главный режиссёр – женщина тусовочная, но умница. А какие актёры! Мечта. А особенно мне нравилось то, что этот театр на праздники делал капустники. Они вместе встречали Новый год. И я думал, что, пока артистам интересно друг с другом, театр существует. Конечно, в этом «терроризме единомышленников» опять же, по меткому выражению ***, и склок, и обид хватает. Но есть человек, который всех их объединяет, который ко всем находит подход. На ней всё и держится.

Говорят, век театра – двадцать лет, а потом всё, надо делать новый театр. Однако вот им уже больше тридцати, однако живой театр, модный и посещаемый.

Когда-то я был влюблён в Эфроса. Дружил с Ольгой Михайловной Яковлевой. Я даже несколько месяцев ходил на репетиции спектакля «Дорога». Была такая инсценировка по «Мёртвым душам» Гоголя. Всем она очень нравилась. Но поставил её только Эфрос. Я считаю, что это была ошибка Эфроса. Автор практически убил великое произведение классика. Все эти Маниловы, Ноздрёвы и Коробочки были интересны своей индивидуальностью. А современный автор объединил их в один коллектив. Но не в этом дело. Спектакль был не из лучших эфросовских. Но какие были репетиции! Праздник театра. Как все артисты замечательно репетировали – Яковлева, Каневский, Броневой. Они и не могли репетировать плохо. А лучше всех играл сам Анатолий Васильевич. Я тогда был в него просто влюблён. До сих пор считаю шедевром его «Месяц в деревне». А после «Вишнёвого сада» на Таганке он стал для меня просто первым. А мой будущий главреж говорила: «Ты пойми, какая это огромная разница – режиссёр и главный режиссёр». Режиссёр распределяет роли, а главный режиссёр распределяет блага. И на него, на главрежа, не могут не обижаться, потому что ни денег, ни квартир на всех не хватает.

И я рассказывал обо всём об этом Татьяне. А ещё я ей рассказал, что задолго до её прихода в этот театр там праздновали старый Новый год. И меня главреж как молодого и перспективного драматурга пригласила на этот праздник и даже посадила за свой стол. Но это ещё полсчастья, а полное счастье было тогда, когда за наш стол сел Владимир Высоцкий: я боялся вымолвить слово. Высоцкий был в чёрной водолазке, с гитарой. О чём-то они долго говорили с главрежем. У Высоцкого были проблемы, и он ими делился со своей хорошей приятельницей.

Выступали артисты, читал письмо другу Григорий Горин. А потом пел Высоцкий.

После него уже никому и ничего делать со сцены было нельзя. Да что я вам рассказываю? Сами видели. После выступления он ещё посидел минут пять с нами и уехал. Казалось бы, что за событие, посидел за одним столом с Высоцким. Даже и не поговорил. От смущения. А о чём я мог бы с ним поговорить? Я для него никакого интереса не представлял. И нечего мне было попусту заговаривать со знаменитостью. А вот слушать было интересно. Всё, что связано с ним, было интересно.

Так вот яркая комета освещает какие-то пейзажи, звёздочки, и они тоже засверкают в лучах большой и яркой кометы. Да кто бы знал сегодня Кюхельбекера, Данзаса, не будь они друзьями Пушкина? Чем они сами по себе знамениты? Да тем и знамениты, тем и интересны нам, что прикоснулись при жизни к Пушкину. Он их любил, дружил с ними, значит, и нам они интересны.

Мы доехали до её дома. Татьяна, конечно же, успела сказать, что играть ей в театре нечего, а в моей инсценировке для неё и роли-то нет. Там вся пьеса на троих исполнителей. Все трое – знаменитые актёры, ей там места, естественно, нет.

Я хотел поцеловать её на прощание. Однако она попросила не делать этого. В любой момент мог подъехать муж. Муж так муж. Я поехал домой. Завтра там же, в то же время. Это значит: в час дня в актёрском буфете.

Полночи я не спал. Лежал и перелистывал каждое её слово. Признаюсь, ей не очень-то удаётся со мной поговорить. В основном говорю я. При Татьяне я становлюсь жутко красноречивым. Боюсь не успеть всё ей о себе рассказать. Всё кажется интересным, и всем хочется поделиться. Может быть, это интересно только мне, но скуки на её лице я не вижу. Может, оттого, что я воодушевляюсь, что-то изображаю, машу руками и трачу огромное количество энергии. После встреч с ней я буквально опустошён. Мне надо потом долго молчать, чтобы прийти в себя.

Я молчу, лежу, смотрю в потолок, гашу свет, читать не могу. Спать тоже не могу. Я встаю, включаю свет, беру пьесу. Снова читаю её. Это инсценировка. Я нашёл у Моруа рассказ о знаменитом писателе. У писателя жена и любовница. Он уходит от жены к любовнице. Обе женщины, естественно, терпеть друг друга не могут. Затем писатель умирает. Женщины встречаются после его смерти поневоле, ненавидя и презирая друг дружку. Потом надо делить наследство, авторские права. Общее дело, общие интересы объединяют их. Затем они подружились, стали неразлучными подругами.