За правое дело

В этот день Денис, как всегда, одиноко стоял поодаль от Зотова, склонившегося над своей тумбочкой с чертежами. Денис смотрел, в стриженый затылок мастера и думал о своем горе. За что Зотов невзлюбил его? В чем он, Денис, не угодил ему, чтобы за все время учитель не удостоил его ни одним словом? Неужели этот старый человек «без нутра», как сказал ему дядя Илья, не может и не хочет понять, какое было бы счастье для него, Дениса, хотя бы один раз пустить в ход станок, хотя бы снять всего-навсего одну стружку, научиться затачивать резцы или просто помогать Зотову готовить отливки, убирать станок, бегать за инструментом? Почему он такой злой, этот Зотов? А может, сказать обо всем этом самому Зотову? Или пожаловаться дяде Илье? Или просто взять и уйти? Уйти, чтобы хватился его начальник цеха, узнали об его уходе дядя Илья, сам инженер завода? А куда? У тети Моти уже другой подручный, а за самовольный уход его, Дениса, еще возьмут да уволят с завода. А там биржа труда… мать, убитая новым горем…

Листок, нечаянно оброненный Зотовым, заставил опомниться Дениса. Опередив мастера, Денис подхватил его с полу и, с любопытством пробежав взглядом по столбцу цифр, подал Зотову. Денис не знал, что означали подобные упражнения в арифметике мастера и, вероятно, тут же бы забыл о цифрах, если бы не бросившаяся ему в глаза грубая ошибка в подсчете. И когда Зотов аккуратно сложил чертеж и, сунув злополучный листок в карман куртки, начал настраивать карусельный, Денис осторожно сказал ему в спину:

— Сложили неправильно, дядя Федя.

Старичок выпрямился, медленно повернулся к Денису и поверх очков неприязненно посмотрел на него.

— О чем ты?

— Сложили неправильно, дядя Федя. Должно двести семь получиться, а у вас двести двадцать семь.

Немигающие, полинявшие глаза мастера подозрительно вгляделись в ученика.

— Ты-то почем знаешь, что я складывал?

— Видел я… на бумажке…

Зотов смолчал, но глаза его продолжали сверлить Дениса. И вдруг вытащил из кармана поданный Денисом листок, развернул, долго шевеля губами и морща лоб, мучительно вчитывался в карандашные цифры. И снова посмотрел на Дениса.

— Чудно! Двести семь, верно. — И тут же забыл о Денисе, занялся делом.

Однако, пустив станок и выждав, когда резец, с хрустом и скрежетом вгрызаясь в черепашью кожу отливки, обошел круг, спросил стоявшего за спиной Дениса:

— Как звать-то?

— Денис, — удивился тот такому вопросу.

— Стало быть, Луганова сынок будешь?

— Да.

— Чудно, — неопределенно произнес Зотов.

Разговор не возобновился. Зотов крутил маховички или передвигал рычаги, отчего деталь вращалась то медленнее, то быстрее, менял резцы или заглядывал в чертежи и делал в них какие-то пометки, а Денис, боясь помешать мастеру, со стороны наблюдал за его ловкими и уверенными движениями, стараясь уяснить назначение всех этих бесчисленных маховичков и рукояток, и ждал, когда Зотов снова спросит его о чем-нибудь или попросит что-нибудь сделать.

Уже прозвучал гудок, возвестивший о конце смены для малолеток, а Денис продолжал ждать, все еще надеясь на какой-нибудь вопрос или приказ мастера, не смея ни заговорить с ним, ни убрать накопившуюся под станком стружку.

Прошло еще около часа. От бесцельного недвижного стояния ноги Дениса начали отекать, стали ватными. К тому же давал знать себя и голод — две вареные картофелины, полфунта хлеба и моченый огурец Денис проглотил в обед одним махом. Слегка кружилась голова, а перед глазами стоял слабый туман, расплывались очертания станка и вращающейся детали. Денис переступал с ноги на ногу и закрывал глаза. Туман исчезал, но зато неприятная, тошнотворная легкость наполняла голову, все существо Дениса, кружила его.

Но вот Зотов остановил станок, смахнул с заигравшей на солнце отточенными гранями детали стальные кудри, достал кисет и, не глядя на стоявшего возле Дениса, занялся трубкой.

— Чудно. И когда ты углядеть успел, еще и счесть — чудно, право! — И впервые добро посмотрел на стоявшего перед ним Дениса. — Тебя спрашиваю.

Денис едва не задрожал от радости.

— Я, дядя Федя, еще и не такие цифры складываю. Я У Ганса Крутора научился…

— Это кто ж будет? — не сводя с Дениса прилипчивого, ощупывающего взгляда поверх очков и окутываясь дымом, несколько оживился Зотов.

— Ганс Крутор? «Человек — счетная машина» называется. Я его в цирке еще в пятнадцатом видел. А после сам складывать научился…

— Чудно. Грамотный, значит?

— Читать, писать могу. Арифметику знаю.

Денис напропалую старался понравиться злому мастеру, только бы не уплыла из рук ниточка их первого разговора. Зотов слушал, и на сморщенной острой мордочке его, под прокуренными усами, блуждала дьявольская усмешка. Выждав, когда Денис наговорился и в свою очередь выжидательно посмотрел на него, Зотов спросил:

— А что ты про меня думал, парень?

— Ничего. — Денис даже заморгал глазами: такого вопроса он, конечно, не ожидал.

— Врешь! — забывая о своей трубке, не отступал Зотов.