За пределами ведомых нам полей

«При слабом отблеске луны он заметил, что вода зелена от драгоценных камней, и, с легкостью наполнив сумку, Алдерик вновь поднялся на поверхность – там-то и стояли Гиббелины по пояс в воде и с факелами в руках! И не промолвив ни слова, даже не улыбнувшись, они ловко вздернули его на крепостной стене – как видите, история эта не из тех, что имеют счастливый конец» («Сокровища Гиббеллинов»)[133].

В обоих случаях читателя настигает эмоциональная разрядка – то ли смех, то ли содрогание, то ли (намерение Дансени) чувство глубокого удовлетворения от созерцания безукоризненно выполненной новеллы.

Англия и сказочные земли в этих рассказах взаимно пересекаются. Чудесно спасенная дочь Принца Торговцев «обратилась к воинствующей респектабельности, и стала агрессивно унылой, и назвала своим домом Английскую Ривьеру, и там банально вышивала чехольчики для чайников, и в конце концов не умерла, а скончалась в своей резиденции».[134] Мисс Каббидж, похищенная драконом, много лет спустя получает записку от школьной подруги: «Как это вам не подобает – жить там в одиночестве».

Через границу переходят пошлость, мещанство… и хитроумные воры, которым далеко не всегда удается вернуться с добычей – а то и вообще вернуться. Читателю, как и герою «Чудесного окна», остается только восхищенное наблюдение. Таким благодарным наблюдателем оказался Лавкрафт, сочинивший стихотворение «На чтение “Книги чудес” лорда Дансени»:

Часы в ночи летят, как птицы,

В камине угольки горят;

Проходят тени вереницей –

Молчащих демонов парад.

Я уношусь в иные сферы,

Читая книгу в тишине,

Когда волшебные химеры

Чаруют ум и сердце мне.

И я уже не в этом мире –

Я вижу, вижу наконец

Дворцы и города в эфире

И цепь пылающих колец.

(Пер. Н. Шошунова)

Влияние Дансени на современников и потомков было, без преувеличения, подавляющим. Ранний Толкин не только воспроизвел манеру Дансени, но и перенес одного из богов Пеганы на Заокраинный Запад, чуть изменив его имя (Лимпанг-Тинг в «Пегане», Тинфанг в «Книге Утраченных Сказаний»). Флетчер Прэтт создал вариацию на тему пьесы Дансени «Король Аргименес и Неведомый Воин» (1911) в романе «Колодец Единорога» (1948), где с легкой иронией упомянул «ирландского летописца». «Он не позволял воображению уходить слишком далеко, пока оно совершенно не привыкало к первоначальному окружению. Особенно он избегал джунглей: он не боялся встретить тигра (в конце концов, тигр не был реален), но там вполне могли таиться и более странные твари»: эти строки из «Книги чудес» органично смотрелись бы на страницах Борхеса; а постмодернист Итало Кальвино по-своему продолжил «Богов Пеганы» и «Рассказы сновидца» в «Незримых городах» (1972) – без каких-либо отсылок к пантеону Дансени.

«Никому не удастся подражать лорду Дансени, но, верно, все, кто его читал, пытались это сделать», – говорила Кэтрин Мур.

Примеры легко умножить, но важны не прямые заимствования, а свободное использование всего инструментария, который был создан или видоизменен лордом Дансени. Миры и боги, богоборчество и стремление в зловеще-романтичные страны, ирония и рефлексия – это все он, гордый ирландец, и не думавший о мирской славе. Судьба оказалась достойна его: чем далее распространялись по воде круги от камня, который бросил Дансени, тем менее о нем помнили. Писатель был порождением сумерек предвоенной Европы; в них он и остался. Роман «Благословение Пана» (1927), о котором было рассказано в предыдущей статье, уже кажется несколько эпигонским. В 1930-50-е годы Дансени пребывает на периферии литературной жизни; сборники фантастических рассказов он не печатает более тридцати лет, хотя почти во всех его романах содержатся мистические элементы.