За тобой

Она могла язвить сколько угодно. Но Давид не собирался поддаваться на провокации. Вместо этого он поглаживал её по волосам, невинно соскальзывал пальцами на шею и отступал, когда от этой незатейливой ласки она начинала дрожать сильнее.

— Обратила внимание, какая луна? Моя бабка по отцу была знахаркой из тех, к кому обычно обращались, когда традиционная медицина не помогает. Так вот она утверждала, что в полнолуние все проведённые ритуалы имеют большую силу…

— Она умерла?

— Давно… Родители тоже. А твои?

— Отца я не знала. А мама… да, умерла. Я одна.

Давид рассчитывал на то, что разговор её немного успокоит. Да и его тоже, чего греха таить. Но если Бэлла и впрямь немного расслабилась, он сам, поглаживая её, напротив, ещё сильнее завёлся, позволяя пальцам заходить всё дальше и дальше. Перетекать с шеи по горлу в ямку между ключиц, где частил пульс, скользить по груди. Отступать, когда её дыхание прерывалось, и снова возвращаться к своему… Труднее стало, когда Бэлла, разгадав его тактику, обернула ту против него. Сначала Гройсману на грудь легла её маленькая ручка, потом она ласково и ненавязчиво стала водить вверх-вниз. Будто вскользь задевая ноготками соски… Опускаясь ниже и ниже, по косым мышцам пресса к резинке на боксёрах, в которых он улёгся в кровать.

Давид шумно выдохнул. Перехватил её ладошку, что, кажется, была готова двинуться дальше, поднёс к губам, поцеловал. Глядя Бэлле в глаза, взял в рот каждый её пальчик по очереди. А после сполз вниз и то же самое повторил с её сосками.

— О господи…

Давид улыбнулся. Медленно потянул вниз сначала одну бретельку и следом другую. Бэлла дышала часто и шумно. И будто ей было тесно в собственном теле, она ёрзала и вертелась. То ли подставляясь, то ли, напротив, избегая ласки, которой… не знала? Может ли такое быть? Нет-нет, об этом точно лучше не думать. Гройсман попытался сосредоточиться на другом. Осознать, что вот она — в его постели. И теперь только от него одного зависит, как всё дальше пойдёт. Он опустил взгляд, жадно разглядывая её голую грудь. Чертыхнулся. Вспомнил, что где-то тут на стене точно видел ночник. Нащупал выключатель. Лампочка была маломощной, но её света было вполне достаточно, чтобы удовлетворить его интерес. Он взвесил её грудь в ладонях, потёр большими пальцами соски… Срывая с её губ тихие всхлипы и стоны и совершенно неразборчивое бормотание.

— Давай уже!

— Что?

Бэлла пошевелилась. Гройсман понял, что она приглашающе раздвинула ноги, и плотно сжал челюсти.

— Ты знаешь!

— Разве мы куда-то спешим?

Бэлла моргнула. По-детски так. Совершенно непонимающе. У него от вида её, такой, что-то в голове хрустнуло. Может, зубы, что он сжимал как никогда плотно. Понимая, что вообще себя не контролирует, Давид отвернулся. Коснулся лбом собственного плеча, считая про себя, — сказал же какой-то дурак, что это помогает!

Кто с ней так? За что…

Выругался. Грязно выругался, как умел, но, в общем-то, сто лет уже не практиковал. Потому как с момента увольнения на гражданку у него и поводов не было.

— Давид…

— Я сейчас. Помолчи.

Тут же понял, что если что-то и сможет его переключить, то только сама Бэлла. Вернулся. Снова над ней навис, глядя совершенно дико. Пу-га-я… Вон какие глазищи у неё стали! Круглые… что лучше не смотреть. А делать что-нибудь. Все эти гляделки, слова — они ничего не значили. И только поступки — всё.

Поцеловал за ухом, прикусил мочку, спустился по шее. Не позволяя ни силе, ни резкости, ни страсти вырваться из-под контроля. А только нежности, которой в нём к Бэлле выше крыши было. Взял в рот вершинку груди, приласкал, подул, с удовольствием наблюдая за тем, как сосок от холодка и желания вытягивается и твердеет. И ещё, и ещё… Пока она не стала под ним метаться, что-то бессвязно шепча и хныча. Гладил её бедра. От попки к коленям, с внутренней стороны. Замирая в каких-то миллиметрах от их соединения. Возвращался обратно, выбивая её полные отчаяния:

— Нет… нет… Ну, что ты…

Улыбаясь куда-то ей в висок, потому как только этого он и ждал. Чтобы она просила… И потом совсем уж по другому поводу, испуганно вскрикнула: «Нет! Что ты делаешь?!», когда он, опустившись ещё ниже, попытался закинуть её ноги на плечи.

— А на что это похоже? — усмехнулся, впервые касаясь большим пальцем влажной сердцевины, сминая спелую налитую плоть.

— Ты не можешь… — растерянно прошептала она.

— Почему это? Кто мне запретит?

— Но… зачем?

И снова у него в голове хрустнуло. Давид понял, что если они продолжат болтать, он просто не вынесет этих мыслей, предположений…

Что значит — зачем? Какого чёрта?

Затем, что именно так нормальные люди занимаются любовью.

Он приблизился.

— Нет! Так не надо. Я так не хоч-у-у.