За три моря

Но «Королева великого моря» доживала последние дни. С тех пор как турки захватили Константинополь и заперли выход из Чёрного моря, торговая жизнь Кафы стала замирать. Всё приходило в упадок.

Никитин заметил, что башни Кафы дали трещины, в гавани стояло мало судов. В городе чувствовалась тревога, все ждали нападения турок и в каждом чужеземце видели лазутчика.

Эту подозрительность кафинцев Никитин испытал на себе. Уже солнце садилось, а он всё ещё бродил по улицам, усталый, измученный, сонный. Незаметно забрёл он на окраину города. Вдоль улицы тянулись сады, окружённые невысокими глухими оградами.

Никитин завернул за угол и внезапно остановился. Из-за ограды доносилась заунывная песня. Кто-то пел приятным, мягким голосом. Волнение охватило Никитина. Прислонясь к стене, он слушал, слушал…

Песня была русская, слова были русские. Впервые со смерти Юши слышал Афанасий русскую речь:

Как за речкою за Дунайкою
Злы татарове дуван дуванили[21]

.

Никитин бросился ближе к тому месту, откуда доносилась песня, и снова остановился, вслушиваясь в родные, дорогие слова:

На дуваньице доставалася,
Доставалася тёща зятеви.

Слёзы катились по щекам Афанасия, он не смахивал их и всё слушал, стараясь не проронить ни слова.

Вот повёз тёщу зять
Во дикую степь,
Во дикую степь,
К молодой жене.

Никитин не выдержал.

— Земляк! — крикнул он.

Певец сразу замолк.

Царапая руки и ломая ногти, Афанасий взобрался на ограду и глянул вниз.

Большая канава шла от ограды в глубь сада. Канаву копал человек в выцветшей синей рубахе и серых штанах. Голова его была не покрыта, а волосы перехвачены надо лбом ремешком.

— Земляк! — ещё раз повторил Никитин и, спрыгнув вниз, побежал по винограднику.

— Кто ты? — тихо спросил человек в синей рубахе.

— Русский, земляк твой, — ответил поспешно Никитин. — По слову русскому стосковался. Али не признал своего?

— Обличье не наше, — сказал русский.

Никитин вспомнил, что на нём персидский халат, сафьяновые красные сапоги из Шираза.

— Из дальних земель я, — сказал он. — А ты кто?

— Аль не видишь? — ответил тот, показывая вниз.

И тут только Никитин заметил кольцо на щиколотке русского, толстую цепь, змеёй извивавшуюся по канаве, и громадное каменное ядро на другом конце её.

— Неужели полоняник? — воскликнул Никитин.

— Полоняник, — ответил тот.

Так встретил Афанасий первого своего земляка на пути к родной стране.

Никитин жадно расспрашивал своего земляка о Руси. Это был крестьянин из глухой окраины Рязанского княжества. Два года назад татарские наездники захватили его в лесу. Он знал лишь дела рязанские да мельком слышал о делах великого князя Ивана Васильевича. Рязанец стосковался по родине. Сидя на краю канавы, он говорил Афанасию о своей семье, жене, детях.

Когда стало темнеть, он сказал Афанасию:

— Уходи, добрый человек! Скоро придёт хозяин — не дай бог, застанет тебя да подумает, что ты увезти меня задумал. Будет мне лютая мука, да и тебя схватят. Уходи от беды. Прощай!

Эту ночь Никитин провёл на улице, примостившись под стеной какого-то склада. На другой день набрёл он на подворье, где останавливались русские. Там застал он смоленских купцов. Они кончили торговать в Кафе и снаряжались в обратный путь. Никитин решил ехать с ними.

Русь Литовская

Русские чаще всего возвращались на родину из Кафы старым Муравским шляхом: на Перекоп, Молочные Воды, Конские Воды, Овечьи Воды, верховья реки Орель.

Но на этот раз смоленские купцы не решились идти Муравским шляхом.

— В нынешнем году, — говорили они, — неурожай в Крыму, а в орде усобицы. Без того не будет, чтобы не казаковать в Диком Поле татарам. Надо иного пути искать!

Решили податься к Днепру, на Правобережную Украину, а оттуда на Смоленск.

Никитин снарядился в зимнюю дорогу: купил татарского коня, тулуп, тёплую барашковую шапку.

В конце декабря купцы покинули Кафу. Скоро началась крымская степь. Холодный ветер гудел над пустой равниной. В Перекопе стояла татарская застава. Купцы заплатили пошлину за выход из Крыма и вступили в Дикое Поле.

Всё сильнее дул ветер, всё унылее казалась степь на пороге зимы. Начались заморозки. Пошёл снег. Сначала привычные татарские кони добывали траву из-под снега, но когда легли сугробы, они часто оставались без корма.

Караван вышел к Днепру. Река ещё не стала. В белых, заснеженных берегах она казалась иссиня-чёрной. Пришлось ждать морозов.

Татары-проводники соорудили из приднепровского ивняка шалаши, обложили их кошмами. Питались только кониной и зайчатиной.

Никитин плохо переносил непогоду и мороз. Видно, за годы жизни в тёплых краях отвык от холода. Часто его знобило, и он по целым дням лежал в шалаше, завернувшись в тулуп и надвинув на глаза шапку.

Наконец ударили морозы, и Днепр стал. Караван переправился через реку и пошёл на север вдоль правого берега.

К Киеву добрались на рождество, в самые морозы.