За твоей тенью

В желудке разрастается голодный рёв, но в рот кусок не лезет. Я стаскиваю с себя варежку, шапку, складываю в пакет и оставляю вещи под второй кассой. Пуховик расстёгиваю, пока не снимая, разматываю шарф. На всякий случай проверяю футляр в кармане — очки на месте. Обогреватель справляется с задачей, я постепенно оттаиваю и начинаю чувствовать себя человеком, а не сугробом.

Обхватив ладонями горячую кружку, грею пальцы. Наблюдаю за мамой с экрана. Худенькая женщина средних лет, уже почти седая, завязывает тонкий хвостик, берёт ведёрко с водой и тряпкой и подходит к прилавку с консервами. Она начинает протирать пыль и разводы на стендах, выравнивать баночки и ценники, горбясь и тут же выпрямляясь. То улыбается, то резко хмурится, то зависает, обнимает себя за плечи и косится на полки с алкоголем. Краешек беспокойства улавливается во взгляде, прежде чем мама стряхивает его, словно пыль из угла полки.

Вспоминаю слова бывшей подруги, которая мечтала похудеть, но не могла отказаться от энергетиков и кофе со сливками: «Ваша худоба — семейное. Сколько ни ешь, а фигурки не заплывают жиром. Мне б так!»

Я считаю иначе. Потеря веса, а заодно слабое здоровье, тревожность и выпадение волос — результат нищеты и нервотрёпки. Мы с мамой не ладим. Она беспробудно пьёт и вымещает на мне обиды, за что позже себя ненавидит. А я отстраняюсь с каждым годом всё дальше, хотя где-то глубоко, наверное, хочу помириться.

— А я говорила: променяешь меня на Марка, — за живое задевает мать, всё-таки перейдя с ведром и тряпкой к отделу с крепкой выпивкой. От её прикосновений мелодично постукивают бутылки коньяка, вина и пузатого пива.

Я хмыкаю в кружку, раздувая пар от чая. Ну началось. Мама не меняется.

— Нет, мам, — отвечаю. Зубы не стучат, язык отмёрз, говорить становится легче. — Я уже не маленькая. Как положено взрослому человеку, я пытаюсь строить собственную жизнь.

— Ну-ну. Взрослые не бегут к мамке под юбку, случись что. Кстати, что у тебя стряслось? Марк бросил? Неудивительно. Не работаешь. Дома сидишь. Матери не пишешь. Фантазируешь бредни, всего боишься. Марк обеспечивал — святой человек! — но нормальный мужик тебя бы не заметил. Вряд ли ты сегодня пришла, чтобы сказать, как по мне соскучилась… И что с причёской? Выглядишь, как пацанёнок.

Её слова проносятся сквозь меня, как острые камни. Я даже не задаюсь вопросом, откуда ей столько известно про мою сложную дружбу.

Из всего, что спросила мама, отвечаю на последнее:

— Отстригла. — Сама, канцелярскими ножницами, в ванной на Садовой, на третий день после безутешных попыток дозвониться Марку. Отпивая чай, я проглатываю недосказанное. И на что рассчитывала, придя сюда?

— Как тебе Марк? Секс уже был?

— Он… Просто друг. — А в сущности, мам, мы не встречались, и как последняя дура я жду весточки от человека, знакомого лишь по переписке, но отчего-то именно с ним надеюсь связать свою жизнь.

Слышится, как по резьбе бутылки откручивается металлическая крышка, затем звучат пару глотков и вздох облегчения.

— Знаешь, мне завидно, — говорит мама спустя минут пять. — Я забеременела тобой через месяц после первого раза, семнадцать лет было. Тяжёлая молодость… Вспоминаю — и душа выворачивается. Ты же, напротив, всё бережёшься в свои двадцать лет.

— Мне двадцать три, мам.

— М? Думаешь, я не помню, когда тебя родила?

— И когда же?

— В марте. Двадцать там какого-то… первого, вроде.

— В феврале, мам. Седьмого февраля. Ты называешь совсем другую дату, которую я стараюсь забыть.

— Дерзишь?

— Мама… — Я опускаю глаза, перестав смотреть на неё через монитор. Тру переносицу. — Хватит, пожалуйста. Мы же семья, не виделись давно, и мне… Мне, кажется, нужна помощь. Можно сказать?

— Давай, если хочешь. Будь добра, выруби радио, там новости крутят — бесит. Магнитофон где-то под столом, посмотри.

Я ставлю кружку, наклоняюсь и тянусь к розетке, чтобы выдернуть вилку. Жужжащая коробочка с кнопками сидит на системнике и тарахтит: «…Продажа фейерверков приостановлена в связи с нарушением техники безопасности. Традиционно в честь Нового года граждане собрались на площади и…», — обрываю сообщение.

Так и остаюсь сидеть с проводом в руках.

Говорить о своих проблемах с мамой уже не хочется. Она пьянеет. В тишине отчётливо слышен каждый сделанный глоток. По трезвости она подвержена унынию и самокопанию, а под градусом — спускает с цепей всех собак и демонов, не слыша себя и окружающих. Когда-то мама заменяла мне всех. Но теперь порядок другой, и говорить с ней в любом её состоянии стало невыносимо.

Она выдёргивает меня из размышлений, как вилку магнитофона из розетки:

— Вика, зачем ты пришла?

— Я… Хотела пригласить тебя на новый год и познакомить с Марком. — В голове взрывается вопрос: «Почему ты врёшь?» — Подарки не нужны, просто… приходи. — «Приходи и, как всегда, напейся, выпусти пар на свою дочь». — Мам, ты придёшь?

Об пол разбивается стекло. Шипит пенное пиво.

— И ради этого ждала меня на морозе? — Мамин голос дёргается и осипает. — Могла бы отправить смс, не выходя из квартиры.

— Так ты придёшь?

— Нет. Но спасибо за приглашение, Вика.