За волной океана

— Понимаешь, ехать мне надо. Мать давно не видел. Но не стану же я советом врача пренебрегать. Я еще жить хочу. — Кречет оглядел комнату, где барахло было свалено на диване. И вдруг... Что это? Он поднял с пола фотокарточку. На ней была заснята та самая комната, где его допрашивали фашисты. Кречет узнал бы ее из тысячи других. Вот широкий дубовый стол, на котором он лежал без сознания, а его все били и били шомполами. Вот кресло, на котором сидел гестаповец и басил: «Ты будешь корошо кушай, пей вотка...» Будто наяву Кречет услышал его наглый, самоуверенный голос. Все так, как было тогда в этой комнате. Только почему-то нет портрета Гитлера, висевшего над столом. Лицо Кречета покрылось капельками пота.

— Тарас, иди сюда, — голос его сорвался на крик, и это насторожило хозяина, который в это время хлопотал на кухне.

— Чего тебе?

— Иди сюда... что-то покажу, — Кречет едва произносил слова, хотя ему не хотелось выдавать свое волнение.

Горбань выпил стакан кефира, бросил в рот кусок черного хлеба и только тогда вошел в комнату. Кречет показал глазами на фотокарточку:

— Где ты ее взял?

— Я и сам не знаю, как она попала ко мне. Чья-то рыбачья халупа... Ну, чего ты весь побелел?

— Я тебе кое-что расскажу... Знаешь, что заснял неизвестный фотограф? Это барак номер один, где фашисты пытали советских военнопленных. До смерти избивали их, а тех, кто не соглашался с ними сотрудничать, уводили к большому рву у самого моря и расстреливали. Я лежал вот на этом столе, меня били шомполами, пока не потерял сознание. Потом бросили в холодный сарай. Всю ночь лежал на голой земле, окоченел, думал, что конец мне. Но пришел в себя. Потом меня снова били. Они хотели, чтобы я дал согласие стать их агентом. — Кречет передохнул. — Но ты, Тарас, знаешь меня. Я бы предпочел измене пулю в сердце.

— Зачем ты мне все это говоришь? — прищурился Горбань.

Кречет посмотрел ему в лицо: серо-зеленые глаза сузились, налились злобой.

— Ты все еще меня не понял? — усмехнулся Кречет. — Я постараюсь объяснить... Где ты взял это фото?

Горбань набычился:

— Черт его знает! — проклиная Грейчуса за улику, прикинулся несведущим Горбань. — Ума не приложу.

— Странно... — усомнился Кречет. — А ты, случаем, там не был?

Горбань весь напрягся, как тигр для прыжка.

— Я? — И недобро усмехнулся. — Вася, ты что болтаешь? Если сам там побывал, других не марай.

И тут Кречета прорвало.

— Врешь! — крикнул он. — Шрам-то на лице небось от шомпола? Такие шрамы я видел у пленных.

«Ну что ж, сам ты себе вынес приговор», — усмехнулся Горбань. Он посмотрел на часы — скоро семь вечера. Как жаль, что сейчас не ночь.

— Успокойся, Вася, — заюлил Горбань. — Шрам у меня от осколка. Я сам такой: как вспомню войну — сердце кровью обливается. Вместе мы хлебнули горя. Ты — в плену, я — в боях. Чуть калекой не стал.

Кречет молчал, насупившись.

— Вася, чтобы не тревожить тебя, вот что сделаем, — Горбань взял из его рук фотокарточку и порвал ее на мелкие кусочки. — Вижу, она щекочет тебе нервы.

«Зря я расшумелся, — спохватился Кречет. — Надо бы карточку майору отнести...» И вроде бы равнодушно проговорил:

— Держишь у себя в доме всякое дерьмо. Я-то знаю тебя не один год. — Кречет натянуто улыбнулся и вдруг спросил: — Тарас, в каком ты госпитале лечился?

Горбань, укладывая вещи в чемодан, искоса глянул на него:

— Тебе, Вася, зачем это знать? Может, назвать и своего лечащего врача?

— Да ты не злись. Так спросил... Может, в том госпитале ветераны работают. Съездить туда могли бы с тобой. Сам же говорил, что с ветеранами войны надо общаться...

«Врешь! О госпитале спросил не случайно», — подумал Горбань.

— Вот что, признаюсь тебе, как другу, — сказал он. — Не лежал я в госпитале. Выловили меня из воды рыбаки наши и доставили в дом старого помора. У него была дочь-медичка. Красавица! Она и выходила меня. Понимаешь, три месяца прожил у нее под боком. Скрыл это. Мне бы дезертирство пришили. А за это, сам понимаешь, в войну...

— Ты ж говорил: у тебя есть справка, что лежал в госпитале?

— Ну и что? Говорил, говорил, — передразнил его Горбань. — Есть она. В моем личном деле...

— Где ж достал?

— Дочь помора все устроила. — Горбань зевнул. — Хотел жениться на ней, да сорвалось... Нашла другого. Зачем ей хромой?

— Оно верно... — зевнул Кречет. — Что и говорить, хлебнули мы с тобой лиха... В Москву с женой едешь?

— Один... На кого же хозяйство оставишь?

— Сына моего не мог бы в Москве проведать?

Горбань покачал головой — времени, дескать, в обрез.

— Жаль. Я хотел Петру рыбки передать...

Они вроде бы успокоились, но оба понимали, что дружба у них кончилась.

— У тебя был майор Кошкин? — спросил Кречет.

— Приходил.

— Когда?

— Вчера вечером. Пристал, как пиявка, со своими вопросами.

— Небось про отца спрашивал?

Горбань нахмурился, брови у него задвигались, по всему было видно, что этот разговор ему не по душе.

— И про отца старпома спрашивал... Да я ж с его отцом не плавал. Как мне помнится, ты, до прихода к нам на катер, служил на том тральщике, где Покрасов-старший находился. Так ведь?

— Приходилось... Тонули вместе...

Горбань улыбнулся: