За волной океана

— Нет, мичман, матрос Климов не умер... Такие, как он, долго живут. — Командир почувствовал, как кольнуло сердце, но больше ни слова не обронил. Он знал, что ему сейчас лучше помолчать...

Берег и море, думал Гаврилов. На берегу мы как и все — дома. В море — на боевом посту, где бережем покой родной земли и где у каждого моряка может быть свой поединок. С врагом... Вот как был он у Климова. Но просто и без рисовки матрос принял удар на себя.

«Эх, Климов, Климов!.. Прощай, дружище. Ты свое отслужил...»

Гаврилов почувствовал, что ему стало знобко. Глаза застилала мутная пелена, казалось, что с моря наползал туман.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Все эти дни капитан 2-го ранга Гаврилов неотлучно находился на службе; домой он не торопился, потому что корабль часто выходил в море и Гаврилов едва успевал сделать все то, без чего он просто не мог, да и не имел права идти в море. Иначе и быть не может: командир за все в ответе; ему дано право повелевать людьми, приказывать им, это и обязывало Гаврилова быть строгим к экипажу. Вот и сейчас он придирчиво обходил корабль. За ним резво следовал боцман Батурин, ловя каждое слово командира на лету. Утро выдалось ветреным, прошел дождь, и палуба блестела, словно ее намазали жиром. На полубаке, у засорившегося шпигата стояла вода.

— А это что? — Гаврилов надломил брови. — Сделать повторную приборку!

— Есть! — Боцман шмыгнул вниз по трапу.

Гаврилов зашел в штурманскую рубку. Озеров что-то писал.

— Письмо матушке? — поинтересовался командир.

— Лоцию корректирую...

— Потом доложите мне...

Гаврилов спустился на палубу. Тут к нему подошел старпом.

— Сергей Васильевич, вы могли бы зайти ко мне в каюту?

— Что у вас?

Покрасов ответил уклончиво:

— Есть одно дело...

— У вас что-то серьезное? — Гаврилов следом за старпомом вошел в каюту.

— Письмо я получил от рыбака. Он знал моего отца, плавал с ним на корабле. И даже тонул вместе... Я хочу, чтобы вы прочли его. Но прежде я хотел бы кое-что уточнить. Ваш корабль, кажется, конвоировал «Марину Раскову»?

Гаврилов насторожился:

— Не один наш. Мы уже беседовали на эту тему.

— Да, но вы кое о чем умолчали.

Гаврилов застыл в кресле, не смея шевельнуться. Посмотрел на Покрасова с укоризной.

— Не понял вас, — тихо промолвил он. — Прошу пояснить.

Покрасов достал из ящика стола листок бумаги:

— Прочтите. Это письмо от бывшего военного моряка Василия Петровича Кречета.

«Странно, а мне он ничего такого не говорил», — подумал Гаврилов, вспомнив рыбака.

— Может, подсказать вам, где он живет? — вызывающе продолжал старпом. — В соседней бухте. Могу дать его адрес. Кречет в годы войны плавал в тех местах, где случилась трагедия...

— К чему дерзить, Игорь Борисович? — прервал старпома Гаврилов. — Я знаю Кречета. Работает он в рыболовецком колхозе «Маяк». Его сын Петр учится в Москве. Да, в войну Кречет храбро воевал, не раз был ранен.

— Значит, вы ему доверяете? — Покрасов улыбнулся, но эта улыбка была мстительной, в ней сквозила враждебная холодность.

— Разумеется. Тот, кто не раз смотрел в глаза смерти, не станет кривить душой. Но вы, Игорь Борисович, не торопитесь с приговором. Я ведь не подсудимый, а вы не прокурор. И вообще, в любом деле не следует торопиться, важно все учесть, продумать. Помнить об этом вам не мешает. Хорошо, я прочту письмо Кречета.

— Извините, — огрызнулся недобро Покрасов.

Читал письмо Гаврилов про себя, строчки пробегал глазами неторопливо, вдумываясь в каждое слово. «Корабль, на котором я плавал вместе с твоим отцом, погиб, — сообщал Кречет Покрасову. — Но ты, Игорь, должен знать, как все это было. Я сейчас приехать к тебе не могу. Так вот, слушай... На корабль, где служил минером твой отец, я попал весной сорок четвертого года. В начале августа для нас выдались горячие деньки: фашистские субмарины рыскали волчьими стаями. В это время они впервые применили против наших кораблей и судов в Карском море акустические торпеды. Сейчас уже не помню, сколько мы потеряли кораблей — годы-то прошли немалые! Лучше приведу некоторые данные из книги «Северный флот в Великой Отечественной войне».