За волной океана

Морозов высказал сожаление о том, что Покрасов пока не знает, где и при каких обстоятельствах погиб его отец. Недавно майор Кошкин дал ему адрес одного ветерана. Может, что и прояснится в судьбе Покрасова-старшего. — И неожиданно переменил тему разговора: — Хочу вам предложить выступить на предстоящем партактиве бригады.

— По какому вопросу?

— Расскажите ну хотя бы о том, как в море отрабатываете противолодочный расчет. Или об ошибке старпома, когда он не сумел успешно атаковать подводную лодку «противника». Пусть другие командиры извлекут из этого случая урок. А с учебой Покрасова надо бы повременить...

Такое предложение било по самолюбию Гаврилова.

— Я готов выступить... Расскажу не о просчете Покрасова, но — о самостоятельности командира, о гранях его ответственности, если не возражаете.

— Очень хорошо. И этот вопрос решили. Надеюсь, и по первому придем к общему знаменателю. Примите окончательное решение и доложите мне. Вы же, Сергей Васильевич, дали слово жене Демина... Будьте здоровы.

Гаврилов, вернувшись на корабль, пришел к себе в каюту, прилег на диван и загляделся в белый подволок. Ему чудилось серое, военной поры море. Вот он, Сергей Гаврилов, стоит на причале и не верит, что через несколько минут увидит отца. Когда это было? Давно... В то время Гаврилов плавал на корабле, а его отец, раненный, лежал в военном госпитале; когда выздоровел — по чистой уволили в запас. Командование флота разрешило сыну сопровождать отца-инвалида домой, но корабль уходил в боевой поход.

— Батя, не серчай, что я не могу поехать с тобой. Ты подлечился и сам теперь догребешь. А мне еще надо на корабле свое место найти. Сам знаешь, акустика — наука сложная, а практики у меня с гулькин нос.

Отец тогда, видно гордясь им, сказал:

— Весь в меня — настырный! — Обнял его на прощание: — Ладно, воюй, сынок. Видишь, без руки я остался, так что и за меня отомсти фашистам...

Когда Сергей Гаврилов вернулся из боевого похода — получил из дому письмо. Отец признавался ему, что земли под собой не чуял, увидев издали свой дом...

Было это ранним утром. Над селом занялась красная, как кровь, заря. Он постучал в окно. Мария бросилась ему навстречу, припала головой к груди, замлела. Когда пришла в себя, заплакала, зарыдала — от счастья: «Я тебя, Васек, ждала, так ждала... Все глаза проглядела...»

«Я все матери рассказал, — писал отец. — И про то, что повзрослел ты, и что морская форма тебе идет, и что готов ты сражаться с врагом, не щадя своей крови. Ты уж не подведи нас, Сережа...»

Сколько лет прошло с тех пор, но никогда, даже в самые трудные минуты флотской жизни, Гаврилов не жалел, что свою послевоенную жизнь посвятил морской границе. Его судьба как бы пересекалась с судьбой отца: ведь он тоже начинал службу на кораблях Северного флота.

...Был он водолазом. А руку потерял во время работ по подъему американского транспорта, затонувшего неподалеку от нашей бухты. В тот день флотские водолазы промывали тоннели под днищем судна, чтобы завести под корпус стальные полотенца. Мичман Гаврилов работал в кромешной тьме, направляя мощную струю воды из гидромонитора. «Выходите наверх, товарищ мичман, ваше время истекло», — прохрипел по телефону голос матроса, стоявшего на связи. Гаврилов поднялся наверх, ребята принялись раздевать его, сняли шлем, резиновую рубаху. В тот час на Мурманск налетели «юнкерсы» — стали бомбить город, порт, целясь в корабли, стоявшие у причалов. Одна из бомб взорвалась неподалеку от их катера. Огонь и столб воды накрыли его, взрывная волна кинула мичмана на палубу, осколок полоснул по руке... Очнулся он в госпитале в глухую полночь. Шевельнулся на койке и весь похолодел — нет левой руки.

Так и пролежал до утра, не смыкая глаз. Врач, коренастый, седой майор, подсел к нему на обходе, сказал:

— Вот выздоровеешь, поедешь домой. Ты уже отвоевался. Вчера приходил к тебе сын. Просил его прийти сегодня. Богатырь, косая сажень в плечах. Красавец...

Ушел доктор, а Гаврилов-старший лежал, мучительно размышляя. Не хочется, чтобы жена видела его калекой, да что поделаешь — осколком, как топором, отрубило руку...

Сергей вошел в палату, когда отец спал. Но стоило сыну подойти к койке — отец, словно почувствовав его приход, проснулся. Открыл глаза и не поверил им.

— Ты? — и что-то сдавило горло.

— Я, батя. Недавно принял военную присягу, теперь вот на корабле. Завтра уходим сопровождать конвой. Заскочил попрощаться с тобой...

Крепко врезались ему в память отцовские слова: «Гляди там, на корабле, сынок. Фашист теперь злой, как зверь, потому как по зубам ему дали, так что голову свою под пули да осколки не подставляй. О нас не беспокойся...»