За живой и мертвой водой

Не знали они, эти двое, как им посчастливилось уйти от смерти, и того, что дуло одного из направленных на них автоматов отвела советская разведчица, смекнувшая раньше сидевших рядом с ней на возу бандеровцев, что это за люди бегут по лесу. Она огрела кнутом лошадей прежде, чем палец бандита нажал курок.

Пантелеймон и власовец знали одно — смерть где-то позади, за плечами, и нужно убегать от нее.

Почти сутки шли они, не останавливаясь надолго, держась северо-восточного направления. Шли молча, как два чутких лесных зверя, то и дело прислушиваясь, зорко поглядывая по сторонам. Власовец нес винтовку на плече. Он был ранен в ногу ниже бедра и сильно хромал, но вначале шагал так быстро, что Пантелеймон едва поспевал за ним. Страх гнал их. Им казалось, что погоня движется по пятам и вот-вот послышится позади нетерпеливый лай овчарки.

Только когда наступила темнота, осмелились сделать короткую остановку. Отдышались. Власовец разорвал рубаху и перевязал ногу. Сейчас же пошли дальше.

На второй день стало ясно, что погони опасаться нечего. Но одна беда сменилась другой — у власовца разболелась рана, каждый шаг давался ему с трудом. Он брел вслед за Пантелеймоном, опираясь на винтовку. Питались яблоками-дичками и ягодами ежевики, какие успевал собирать по пути баптист. Однажды попалось среди леса большое поле. Хлеб был скошен и свезен, но Пантелеймон, ползая на коленях по жнивью, насобирал большой пучок ячменных колосков. В другом месте удалось нарыть картошки. Несколько раз они видели в лесу людей. Крестьяне везли бревна и хворост, женщина с детьми собирала грибы. Но их никто не заметил.

На зорьке спугнули у родничка косулю с детенышами.

— Божье создание… — прошептал Пантелеймон и благостно осклабился, глядя в ту сторону, где скрылись животные.

Когда утолили жажду, обмыли лица, власовец снял повязку, осмотрел рану. Рана была пустяковой, пуля из автомата пробила мякоть, прошла навылет под кожей сантиметра два — три, но тело вокруг сильно вспухло и покраснело. Власовец долго ощупывал кончиками пальцев опухоль. Молодое смуглое лицо его с запавшими глазами и щеками становилось все беспокойнее и мрачнее.

— П-плохи мои дела, — слегка заикаясь, сказал он с тяжелым вздохом. — Придется разводить к-костер.

— Место тут хорошее, глухое, — согласился Пантелеймон, поглядывая вокруг. — Оно бы можно… Так ведь огня у нас нет.

— Найдем. Собери хворосту. П-побольше. Только осторожнее, п-пожалуйста.

Пантелеймон выбрал местечко, опустился на колени и, развязав веревочку, служившую ему ремешком, высыпал из-за пазухи на землю картофель и мелкие румяные яблоки. Через несколько минут он принес к роднику охапку хвороста. Власовец, набросив мундир на голые плечи и вооружившись половинкой лезвия безопасной бритвы, выкраивал из нательной рубахи узкие длинные полосы. То же самое он сделал с подкладкой мундира. Затем хорошенько постирал это тряпье в ручье и повесил на ветви сушить.

Тем временем Пантелеймон натаскал хвороста, старательно уложил его поверх насыпанной на землю картошки. В трех местах снизу пристроил мелкие щепки и кусочки березовой коры. Костер был готов.

Власовец печальным кивком головы одобрил действия своего спутника.

— К-как тебя звать?

— Пантелеймон. А тебя?

— Игорь.

— Ты наш, русский?

— А чей же… — на темных губах власовца появилась горькая улыбка. — Ефрейтор Красной Армии. Б-бывший…

— Как же ты немцем стал?

— Жить, д-дурак, захотел… — устало закрыв глаза, сказал Игорь. — Это, брат, длинная история. П-печальная история. Но своих я никого не предал, не убивал. Можешь мне п-поверить. Умирать буду со спокойной совестью.

— Чего ты умирать собрался? — поспешил успокоить его Пантелеймон. — На все божья воля.

Игорь не ответил, кусая губы, посмотрел на кучу хвороста.

— Хорошо. Сейчас п-попытаемся зажечь. Только сперва насобирай, п-пожалуйста, сухих листьев. Побольше.

Листву уложили толстым слоем на сухом месте невдалеке от кучи хвороста. Получилась хорошая постель.

Игорь, мучительно искривив губы, еще раз осмотрел рану, ощупал покрасневшие опухшие места.

— Смотри, как не п-повезло. Ничего не поделаешь. Вот что, Пантелеймон. Я отсюда не пойду. Дней пять, а то и больше лежать буду. П-понял? Тебя держать не буду. Хочешь, со мной оставайся — спасибо скажу, захочешь уйти — п-попрекать не стану. Это т-твое дело.

— Что ты, милый, не брошу я тебя. Раз господь предназначил…

— Смотри сам. Не неволю. — Игорь вытащил из-под подкладки воротника мундира несколько спичек и крохотную пластинку от коробка, завернутые в провощенную бумагу.

— Как догадался-то припасти? — удивился Пантелеймон.

— П-припасал… Понимаешь, нас, власовцев, на фронт везли. Сколотили небольшую группу. Мы хотели захватить оружие и бежать к партизанам. П-подлец один выдал, п-провокатор. Я успел на ходу с поезда прыгнуть. И п-попал… Из огня да в полымя.

Костер запылал. Игорь умолк, мрачно глядя на огонь. Когда прогорело слегка и языки пламени стали небольшими, он начал сушить подготовленные бинты, близко подставляя их к огню. Затем, вонзив лезвие в палочку, прокалил его на углях.