За золотым призраком

«Фортуна улыбнулась нам в ту страшную ночь. – Отто почувствовал, как от этих воспоминаний у него повлажнели виски. – Так что не мне Господа гневить, Он милостив к отважным и предприимчивым! Начнется драка – увидим, что и как делать! – благоразумно решил он, лег на узкую кровать, прислушался – из соседней каюты, где отдыхала Марта, не доносилось ни звука. – Наверно спит моя божественная Пандора», – с давно забытой в душе нежностью подумал он, улыбнулся счастливой надежде, которая, как ему думалось, замаячила перед ним яркой утренней звездой, несмотря ни на какие происки врагов…

Раскачиваемый широкой морской зыбью, давно привычный к ней, он так и уснул с этой счастливой улыбкой на лице.

* * *

– Какое чудо! – в порыве искреннего восхищения прошептала Марта. Прошептала так осторожно, словно боялась своим голосом спугнуть эту прелестную гамму цветов, которой украсился небосвод – от ярко-красного на западе, где уходило на покой солнце, и до темно-фиолетового на востоке, откуда неудержимо накатывалась ночная тьма. А вверху, где бесшумно парили высокие перисто-кучевые облака, солнце играло своими лучами так ярко на боковых склонах этих облаков, словно бы на заснеженных вершинах очаровательных Альп. – Неужели возможно такое сочетание красок в природе? Нет, это какое-то волшебство, наверно, Господь нарочно сделал это, не правда ли, Вальтер?

Вальтер с любопытством посмотрел на баронессу – когда она улыбается, то так мило морщит носик, что напоминает ребенка, которому все в диво, все страшно интересно.

– Неужели вы ни разу не бывали в море, баронесса Марта? – негромко спросил Вальтер. Они, для большей устойчивости на зыби, придерживались руками за крепко натянутые ванты, хотя и сидели в плетенных легких креслах на корме – «Изабелла» теперь шла правым галфиндом[42], яхту качало довольно основательно.

– Отчего же! – живо отозвалась баронесса, с улыбкой посматривая на пенистые усы, расходящиеся от острого форштевня яхты. – И была довольно часто, потому и привыкла к такой качке. Когда был жив еще наш приемный отец Гарри, он постоянно брал нас, маму и меня с сестричкой Эльвирой, и мы катались по морю на прогулочных катерах. Но это было, как правило, всегда днем, при ярком солнце… А чтобы поздно вечером, далеко в открытом море и при таком вот радужном небе… Умирать буду, и то непременно вспомню эту картину, как одно из самых ярких видений в жизни. Мне думается, что никакой талант художника, даже всемирно известный Рерих, не сможет повторить все эти сочетания и переливы. – Марта подняла голову, и в ее больших глазах отразились угасающие в небесах сполохи солнца. – И с Эдгаром мы несколько раз катались на яхте. – Баронесса Марта посмотрела на неотступно, уже вторые сутки идущую за ними «Викторию». – У моего бывшего жениха была своя яхта, но, наверно, немного меньше этой, из-за чего далеко от берега мы не рисковали уходить. – Голос Марты вдруг просел, она умолкла, опустила взор на кильватерную струю, которая начала уже высвечиваться легкими голубыми огоньками ночного свечения.

– Вы очень любили… вашего Эдгара? – Вальтер хотел спросить «вашего мужа», но вспомнил, что они так и не успели обвенчаться. – Вы были счастливы?

Баронесса Марта слегка вздрогнула, повернула к собеседнику голову, посмотрела ему прямо в глаза и медленно, будто пропуская каждое слово через сердце, произнесла так же негромко, как бы опасаясь посвятить в семейные тайны постороннего человека:

– Да, я любила Эдгара… по-своему любила, наверно… Не так, как пишут в романах – до потери ума, но любила, как подсказывало сердце и позволял разум…