За золотым призраком

Роберт с явным пренебрежением зыркнул глазами на болтливого Майкла, не счел нужным что-то отвечать. Он, без сомнения, знал цену своему единственному капиталу – природным данным – и был намерен распорядиться этим капиталом расчетливо, с умом и с максимальной для себя выгодой. Тем более что и Эмми, неоднократно встречая на тротуарах при прогулках бравого красавца моряка, с каждым разом посматривала на него все с большим интересом, догадываясь, что встречает его далеко не случайно. И только присутствие при ней строгих «стражей» не давало возможность молодым людям обменяться первыми, самыми важными в жизни словами…

На реплику Майкла Роберт только хмыкнул, если не презрительно, то во всяком случае без желания обсуждать эту реплику при посторонних людях, хотя во взгляде рулевого Отто успел прочесть мелькнувшую ироническую мысль – посмотрим, дескать, что и как все будет через пару лет! Он снова принялся чистить медные части магнитного компаса, который на высокой тумбе – нактоузе стоял слева от сияющего солнечными бликами штурвала.

– Второй рулевой, – представил Кельтман опрятно одетого, лет под тридцать, моряка. – Наш соотечественник Клаус Кинкель. Его предки появились в Австралии в эпоху расцвета золотой лихорадки в Калгурли.

Клаус снял матросскую шапочку, поклонился. Среднего роста, юркий, бывший в недавнем прошлом профессиональный боксер, о чем лучше всяких анкет говорили искривленный нос и рассеченная правая бровь. Лицо сухощавое, чисто выбритое, стойка, как на ринге, сутулая и с опущенными чуть вперед руками, и взгляд настороженный, из-подо лба, как будто он в любую секунду ждет нокаутирующего удара и готов уклониться от него…

«Очень интересный тип! – отметил про себя Отто, внимательно присматриваясь ко второму рулевому. – Надо будет поговорить с ним особо… Может пригодиться – путешествие предстоит нам долгое и далеко не простое, все может случиться. Тогда и лишние кулаки сгодятся». Для чего именно может пригодиться Клаус со своими боксерскими способностями, он пока не особенно представлял.

Остальные моряки – чернокожий атлет Джим поклонился издали, словно боялся повлиять на сенатора из Южной Африки как красная тряпка на быка; японец Есио Кондо и китаец Чжоу Чан из города Циндао показались Дункелю братьями, которых и родная мать, наверное, не смогла бы различить. Ни возраста, ни мыслей сокровенных на их закаменелых узкоглазых лицах не прочесть. И оба одинаково учтиво сложили руки на груди, откланялись поясно новым пассажирам, которым надо будет служить так, чтобы владелец яхты не рассердился и не выгнал прочь.

– Где этот русский медведь? – спросил Вольфганг Кельтман у боцмана, осматривая палубу, словно механик мог куда-то залечь от суровых глаз хозяина.

– В машинном отделении, сэр, – ответил Майкл. – Надо еще разок проверить придонные отсеки, все ли там в порядке.

Покинув рубку, остановились у небольшой полукруглой дубовой двери с ручками-запорами, через ее открытый зев виден крутой трап и черный, блестящий свежей краской дизель с множеством закрепленных на нем изолированных разноцветных проводов и медных трубок. Внизу слышно было негромкое пение на чужом языке.

– Эй, Штефан! – крикнул в машинный отсек боцман. – Как у тебя трюм, сухой?

– Как песок Сахары! – на дурном английском языке ответил снизу механик, тут же лязгнул алюминиевый лист – Степан закрыл часть трюма между днищевыми шпангоутами.

«Русский медведь» оказался темнобородым, лет сорока пяти, среднего роста, сухощавый на вид. И только плотно поджатые с синевой после бритья губы, медленные движения рук – Степан вытирал ветошью испачканные машинным маслом ладони – как бы подчеркивали, что человек этот себе на уме, не болтлив, каждое слово или поступок привык сначала взвешивать, прежде чем произнести или что-то сделать.

Тряхнув волнистым чубом, который закрывал почти весь лоб, Степан Чагрин внимательно присмотрелся к новым временным хозяевам яхты, губы его шевельнулись, словно механик что-то проворчал про себя, но вслух произнести не решился, однако, отдавая долг вежливости, кивнул головой, приветствуя Кельтмана и его спутников.

Отто Дункель и сам с понятным любопытством глянул в зеленые круглые глаза «Русского медведя», как его назвал Вольфганг Кельтман, заметил след давнего ожога на левой нижней скуле, отчего кожа на том месте бугристая и коричневая, понял, что это неизгладимая печать минувшей жестокой войны. Подумал с любопытством: «Спросить бы, где он воевал? Может, и его корабль лежит на дне Баренцового моря? Мне там в сорок третьем году, да и в сорок четвертом тоже, доводилось охотиться за конвоями союзников и за русскими кораблями…»