Забвение

В этот момент следует дополнительная моментальная, галлюцинаторная «вспышка» или видение, где наша Одри лежит навзничь в каноэ на берегу, а сам я двигаюсь над ней, как поршень, с вращающимся и начинающим растягиваться лицом, как вдруг картина или Фата Моргана почти немедленно возвращается к «19 лунке», или «Дырке», нынешнего дня, где наша Одри – уже 19 лет и расцветшая во всей женственности или «Возрасте согласия» – в знакомом шафрановом бюстье, штанах в стиле «Капри» и белых перчатках по локоть плавно или томно движется между столов, стульев и кресел, томно подавая хай-болы влажным мужчинам. Равно не стоит опускать ту деталь, что теперь равным образом здесь, у оконного столика в «19 лунке» со мной и доктором Сайпом, был Джек Вивьен, тоже с напитком, сидя по правую сторону, или «одесную», «Отца». На Джеке Вивьене нисколько не традиционные жакет или визор гольфиста, а также он кажется сухим, неспешным и, как всегда, собранным или невозмутимым, хотя тем не менее на нем все же есть бутсы или «Гольф-обувь» (где 0,5-дюймовые стальные или железные шипы на подошве традиционного ботинка – виновник или компонент, проводящий электричество с такой «потрясающей» эффективностью. На общественном корте в Уилкс-Барре в моем детстве, к примеру, однажды ударило и мгновенно убило молнией местного «Профи», и мой собственный отец находился среди троицы других гольфистов, отважно оставшихся под дождем с жертвой удара молнии, пока не был вызван и не прибыл врач, а «Профи» лежал навзничь и почернел, все еще сжимая знак (или «флажок») Двенадцатой лунки [чей флагшток, или шест, как и традиционная обувь гольфистов, в ту пору все еще состоял из проводящего металла] в дымящемся кулаке.), и здесь логистика его появления или «логика» «совпадения», приведшего его – сухого, со спокойными умными глазами (у Джека Вивьена умные или заметно «выразительные» глаза на большом, широком, хотя и несколько плоском, неподвижном или «невыразительном» [за исключением оживленных, «глубокомысленных» глаз] лице, а также острая, темная бородка в стиле «Ван-Дайк», служившая для компенсации или оттенения несколько необычных свойств размера и расположения рта), – к нашему столику в «Дырке» ровно в этот момент времени, несколько неясна и, ретроспективно, неестественна или, так сказать, «подозрительна». Например, отнюдь не вероятно, что Джек Вивьен и отчим Хоуп знакомы, так как не только «Отец» не член «Раританского клуба» и не играл раньше в качестве «Гостя» больше одного-двух раз, но и Джек (или, в случае неблизкого знакомства, «Честер») Вивьен на самом деле служил высоко-поставленным менеджером в Оказании Помощи Сотрудникам в моей компании (чья материальная часть, или «Нервный центр», расположены в Элизабете) – компании, какую «Отец» взял за твердое правило характеризовать как столь эфемерную или неважную для страховой индустрии региона, что она ни разу не вызвала необходимости столкнуться с ней или «слышать хоть слово» о ней на протяжении всей его службы в «Скале». Равно отчим Хоуп словно не говорил, смотрел и никаким образом не признавал присутствие Джека Вивьена (с каким я очень хорошо познакомился благодаря его участию в недавней попытке разрешения вопроса «храпа»), когда наконец раскурил сигару и откинулся под легким углом курильщика в «капитанском» кресле, медленно закуривая и копируя (чья циркуморальная эвермерелла, или «Ван-Дайк», признаться, внешностью была откровенно и несообразно «меркино-образная» или лобковоподобная, что в Системах замечал далеко не я один) оценивающий взгляд Джека Вивьена на меня, пока я сомкнул сперва один глаз, а затем другой (обще-известное «народное средство» против обычных оптических иллюзий). Было вполне очевидно, что «Отец» не «одобрял» и невысоко ценил то, что видел перед собой: «дублирующего», так сказать, зятя со средними Гандикапом и бэкграундом вдобавок к тривиальной или непрезентабельной карьере, чья личная жизнь находилась в разброде, потенциально в бедственном положении из-за конфликта столь тривиального и абсурдного с женой, явно лишь страдавшей от либо синдрома «Пустого гнезда», либо ранних симптомов климакса, или лишь дурных снов или кошмаров (больше известных клинически как «Ночные ужасы»), и этот самый зять все же не смог быть достаточно убедительным и решительным – то есть «мужчиной» или «скалой», – и убедить ее, что в корне так называемой «неблагополучной» ситуации лежали естественные причины de minimis, и теперь слишком очевидно находился «на нервах» и набирался смелости, чтобы просить самого «Отца» воспользоваться собственным родительским влиянием или властью на Хоуп (вопреки тому, что он, конечно, когда ему было угодно, становился всего лишь или «только» ее отчимом, и в его блеклых глазах иногда виделось или мерещилось страшное отчимовское знание о том, кем для меня могла быть наша Одри – как кем, возможно, Хоуп – а также Вивиен [подсознательные воспоминания о чем ей впоследствии, по ее «истерическим» заявлениям, помогли «Восстановить» профессионально] – однажды служила или была для него самого; и было почти несложно по желанию представить его образ, лик или кошмарный «кадр» снизу вверх его лица ничком, распухшего и напряженного, и крепко прижатой к раскрытому рту Хоуп или Вивиен [обе из которых казались на детских фотографиях такими похожими, что почти «взаимозаменяемыми»] одной обильно веснушчатой правой рукой, и его сокрушительный вес, ужасно и откровенно взрослый), чтобы вмешаться в конфликт для благого исхода, хотя старик находился не в том «положении» или хотя бы отдаленном настроении, как должно быть очевидно для любого с какой-либо смекалкой или «зрячими глазами».