Читаем Забвение полностью

Словно несколько зловеще или, возможно, нет, но внешний, или экстерьерный, шум и мой собственный забытый пейджер – а также слышимое употребление или «сербанье» (моя личная любимая мозоль с самого детства, особенно вместе с несколько напускным жестом костяшки по верхней губе) горячего чаю смуглым, очаровательно одетым Медицинским администратором – в этот момент времени как будто оборвались, производя внезапную и несколько драматичную или пугающую тишину или растянутую «паузу». Тем временем на Мониторе в комнате видеокассета, образовывавшая или представлявшая диптих или «Сплит-скрин», показывала меня и Хоуп в потемневшей Камере сна в низкой желтоватой освещенности – судя по всему, характерной для изображения на пленке для низкой освещенности, – с изображением в верхнем левом и правом углах экрана одновременно и релевантной даты, и «0204» (или 2:04 ночи по научному, или «Гринвичскому» времени) наряду с каждой последовательной секундой и десятичными долями оной, где правая, или десная сторона (с нашей точки зрения) видеодисплея состояла из постоянного, Инфра-красного крупного плана (или «наезда») со мной самим в кровати, в глубоком сне, навзничь на спине с руками на груди и – куда более пугающе – моим собственным лицом, во сне. Сам я, ничего, конечно, удивительного, никогда прежде этого случая не видел или наблюдал собственное «бессознательное» лицо; и на декстральной или, так сказать, recto[53]-области пристального крупного плана в диптихе монитора оно теперь казалось таким лицом, какое я ни в коей мере не узнавал или «знал»: с отвисшей челюстью и выдающимися щеками, с подрагивающими по-паучьи руками на груди, с по-рыбьи приоткрытыми или раззявленными губами; причем – хотя никакого слышимого звука (к раздражению и перешептыванию помощников и техников из Команды сна позади монитора об, очевидно, каком-то техническом «глюке» или сбое) не было – (Хоуп справа от меня самого за столом, глядя завороженной или в ужасе на декстральный дисплей, сама «замерла» [или «парализовалась» («или сделаю тебе больно, если»)] в немом жесте, с довольно большими и жидко черными зрачками) с вялой миной, зияющим ртом, отвисшей челюстью и расплывшимися и трепещущими щеками, которых сам я никогда не «воображал», отправляясь ко сну (ибо, как и заведено у большинства мужей, я, конечно, видел свое лицо, только когда вставал перед зеркалом, как то: при бритье, удалении нежелательных носовых или аурикулярных волос, мастурбируя с нижним бельем с шафрановым ароматом, затягивая узел галстука и так далее), а также, невзирая на отсутствие звука дефективной аудиодорожки записи, разнообразно чередующимися формами и искажениями бессознательно открытого рта на крупном плане ночной съемки или «постельной сцены», пока мы с Хоуп застыли завороженными перед лицом их изображения (как когда минуешь аварию с лежащими ничком, выкрученными фигурами у дорожного ДТП или «Места преступления»), неоспоримо обозначающими или «подразумевающими», иными словами, что характерные, чередующиеся формы вялых губ рта моего изображения, а также пузырьки слюны или пены, попеременно нарастающие и расплывающиеся у уголков открытого рта (в этих уголках равным образом имелась лабиальная «пленка» или короста, липкая и цвета сепии, слегка растягивающаяся по мере чередования форм рта), обозначали, что из моего горла и рта на деле действительно выскальзывают звуки и шумы – которых я не воспринимал сознательно или «произвольно», – и ни один человек с глазами не смог бы это отрицать, и, когда объектив видеокамеры сфокусировался или «наехал» на мой целиком незнакомый, нечеловеческий, бессознательный облик, я либо увидел, либо галлюцинировал, либо «вообразил» (Хоуп на этом этапе сидела застывшая или целиком «парализованная» в позе зародыша, с раскрытым ртом и глазами-тарелками, тогда как неприступная лаборантка и испаноамериканский руководитель начали срывать свои соответственные лица в манере или стиле «сверху вниз», начиная с обоих висков и стягивая к низу резким, выразительным, срывающим или «дергающим» движением, а импортные часы на запястье и ру́ки кубинца превращаются в желтоватые язвы), или по-настоящему увидел или буквально «лицезрел», как чуть-чуть, всего на щелку, приоткрывается одно спящее веко, пропуская крошечный клинышек, или лучик, или «полоску», света – как, к примеру, под закрытой дверью темной спальни, когда коридор снаружи залит сиянием от включенного, или «возбужденного», тока, пока озабоченная, тяжелая, знакомая поступь медленно поднимается по набухшей викторианской лестнице и попирает половой коврик на распутье перед коридором в спальню, – от быстро двигающегося и бессознательного глаза под ним, замечая равным образом, как на кадре по правую руку, или одесную, Сплит-скрина мои влажные губы и вялые и мягкие пухлые щеки теперь начинают раздвигаться и растягиваться в «ухмыляющееся» знакомое и сладострастное или даже хищное выражение ли

– поднимайся. Поднимайся, ради.

– Боже. Боже, мне снился.

– Поднимайся.

– Снился ужасный сон.

– Нисколько в том не сомневаюсь.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги

Книга Балтиморов
Книга Балтиморов

После «Правды о деле Гарри Квеберта», выдержавшей тираж в несколько миллионов и принесшей автору Гран-при Французской академии и Гонкуровскую премию лицеистов, новый роман тридцатилетнего швейцарца Жоэля Диккера сразу занял верхние строчки в рейтингах продаж. В «Книге Балтиморов» Диккер вновь выводит на сцену героя своего нашумевшего бестселлера — молодого писателя Маркуса Гольдмана. В этой семейной саге с почти детективным сюжетом Маркус расследует тайны близких ему людей. С детства его восхищала богатая и успешная ветвь семейства Гольдманов из Балтимора. Сам он принадлежал к более скромным Гольдманам из Монклера, но подростком каждый год проводил каникулы в доме своего дяди, знаменитого балтиморского адвоката, вместе с двумя кузенами и девушкой, в которую все три мальчика были без памяти влюблены. Будущее виделось им в розовом свете, однако завязка страшной драмы была заложена в их историю с самого начала.

Жоэль Диккер

Детективы / Триллер / Современная русская и зарубежная проза / Прочие Детективы