Забвение истории – одержимость историей

Время «после войн» начинается не в 1945 году, как это можно было предположить, а лишь после смерти отца, то есть с попытки расстаться с ним через написание романа. Ибо война, закончившись в 1945 году, продолжалась во многих семьях – отчасти за счет непрекращающихся разговоров о ней, а отчасти из-за ее физических и психологических последствий. Война, пишет Леопольд (р. 1956), «прошла нашу семью насквозь; не испытать ее на себе считалось незаслуженной поблажкой, которой надлежало пользоваться лишь молча, с самоуничижением и сознанием собственной вины» (45)[448]. «Молча, с самоуничижением и сознанием собственной вины» – эти слова описывают то, как полагалось вести себя трем дочерям по отношению к отцу-тирану, капризному, сверхчувствительному, подверженному приступам раздражения и гнева. Леопольд рассказывает о своем взрослении в шестидесятых годах, когда в стране росло благосостояние и улучшалось социальное обеспечение; эта атмосфера резко контрастирует с настроением внутри семьи, которую терроризировал отец: «Все неспокойно, в любой момент может случиться припадок ярости, от которой дочери бросаются врассыпную, подобно аквариумным рыбкам, когда вспыхивает свет» (108). Леопольд характеризует свое детство как непрерывную чрезвычайную ситуацию. «Дети из осторожности не поднимали глаз на отца, когда он, продолжая жевать, бранил идиотов, дилетантов, математических неучей или рассказывал о налетах, полевых лазаретах, об огнестрельных ранениях, о Силезии; каждое воспоминание тянуло за собой следующее, и при малейшем признаке усталости у слушателей и их ослабевшем внимании он разражался гневными тирадами. Ребенку хотелось, чтобы раздался дверной звонок и на пороге появились свидетели Иеговы, а то и сам Бог, прятавшийся за зеркалом гардероба, лишь бы этому буйству гнева был положен конец» (44).

Отцовские рассказы о войне были «бесконечны, как обложные дожди, их приходилось терпеть, пропуская мимо ушей и зная, что они будут повторяться» (44). Отец «разражался монологами, словно одержимый, не позволяя перебивать себя» (102). «После окончания войны прошло уже пятнадцать-двадцать лет, но она продолжала быть единственным событием, достойным рассказов, и настоятельно требовала их» (44). Война служила мерилом для всех рассказов, а это вело к тому, что сегодняшняя жизнь оставалась нерассказанной, она делалась нереальной, не давала ориентиров для собственных переживаний и личной идентичности. «Из всех военных рассказов дочь почти ничего не запомнила, хотя в них присутствовали названия населенных пунктов, конкретные даты и описания боев» (44). То, что отец в своих бесконечных рассказах о войне, снова и снова твердил своим невольным слушателям, должно было обрести форму романа – этот проект сулил отцу большой прорыв, заслуженное признание, хотя он никогда по-настоящему не приступал к исполнению своего замысла. Книга Дагмар Леопольд имеет подзаголовок: «Роман одной жизни». Этим подразумевается нереализованный отцовский проект: «Мне, тогдашней слушательнице, остается лишь одно – вернуться заново ко всему рассказанному, а также нерассказанному, заново понять его, завершить в виде истории или же принять это как незавершенное и непонятое. В качестве дочери, которая пережила отца, но так и не рассталась с ним» (111).