Забвение истории – одержимость историей

Дочь, по-своему завершая нереализованный замысел отца и реконструируя историю его жизни, одновременно восстанавливает основные вехи его биографии в качестве «попутчика» нацистского режима и участника его преступлений, что проливает свет на похожие судьбы. Во второй части романа, посвященной воссозданию отцовской биографии, семейная жизнь становится важным ключом для понимания немецкой истории первой половины ХХ века. Здесь Дагмар Леопольд соединяет индивидуальную психограмму своего отца Рудольфа Леопольда, именуемого Р. Л., с тщательной реконструкцией всех внешних обстоятельств его жизни. Источником служат сохранившиеся отцовские рукописи (дневники, фрагменты рассказов, а также фотографии), архивные материалы, новейшие исторические исследования. Психограмма включает в себя происхождение отца из рабочей семьи, жившей в немецком анклаве (польском городе Bielitz-Biala/Бельско-Бяла); семья не только существовала на грани нищеты, но и терпела постоянные унижения, притеснения со стороны окружающих поляков. Дед, отчаявшись из-за нищеты, безработицы и унижений, покончил с собой в 1932 году; сын нашел в пиджаке его воскресного костюма прощальное письмо, а отца – повесившимся на яблоне. Дочь предполагает, что «эта смерть сделала его восприимчивым к радикальным идеям германского национализма, к оправданию захвата власти и к желанию самоутверждения» (115). Сюда же добавилось выдающееся математическое дарование, которое придавало отцу уверенность в собственном интеллектуальном превосходстве, даже гениальности. Подобное сочетание постоянных унижений и повышенное требование признания собственной значимости подстегивало его честолюбие, что прямо-таки запрограммировало его карьеру при национал-социализме: к началу сороковых годов он дослужился до довольно высокой должности в системе школьного образования польского генерал-губернаторства. Идеология, проповедующая естественное право сильного, действовала как бальзам на душу, израненную унижениями, которые были пережиты в детстве и юности; честолюбие и полученная наконец возможность командовать людьми сделали его равнодушным и слепым по отношению к агрессивной политике немцев в Польше.

Леопольд выделяет две доминирующие черты в психограмме Р. Л.: полное бессердечие и мистическое сознание своей миссии. В этом духе выдержаны фрагменты отцовского дневника с описанием военных действий: «они так же лишены эмоций, как следующие за ними математические или физические расчеты» (129). С другой стороны, отец целиком отождествляет себя с мистическим «Святым всадником», персонажем из стихотворения Георга Биндинга, призывающего к абсолютному служению коллективной миссии. В отцовской душе рассудочность и аффект, холодный расчет и дремучая мистика не вступают в противоречие, а фатальным образом взаимно дополняют друг друга. Мания величия и чувство избранности, технократизм и властность уродливо соединились в душе Р. Л. как проявления убийственного «тевтонского духа»[449].