Благодаря общеобразовательным программам у многих посетителей еще сохраняются в памяти знания об этих событиях, поэтому историкам и авторам экспозиции удалось создать убедительную и яркую картину эпохи, обладающую почти магической притягательностью[514]
. Положительный общественный резонанс объясняется желанием удовлетворить неутоленное любопытство. Темы имперского прошлого, колоритные фигуры правителей не были актуальными для публичной сферы в семидесятых годах. Например, в 1971 году в контексте развития Европейского союза и добрососедских отношений между Францией и Германией казалось неделикатным пышно праздновать 100-летие создания кайзеровского рейха в 1871 году. В университетах доминировала бесцветная социальная или структурная история вкупе с различными версиями микроистории; значительный подъем переживали феминистская история и история повседневности. Преобладал интерес к Фуко и марксизму[515]. Все это было трудно превратить в увлекательный, наглядный рассказ, способный дать пищу коллективному воображению с помощью ярких идей или красочных картин. Новые академические формы обращения к истории не стимулировали у широкой публики ни воспоминаний, ни готовности к идентификации с историческими сюжетами. В отличие от университетских трактовок выставка, посвященная Гогенштауфенам, подавала историю так, как того хотело большинство посетителей: монументально, с имперским блеском, плакативно, а главное – непохожей на современность. Удовлетворение этой потребности людей в истории переживалось ими почти с физическим наслаждением. Кто-то даже оставил в книге отзывов запись: «испытываешь такое чувство, будто хорошо отобедал после того, как сильно проголодался»[516].Успех Гогенштауфенской экспозиции и последующих крупномасштабных исторических выставок нельзя понять без учета определенной апатии по отношению к истории, которая достигла своего апогея к семидесятым годам. «Существует опасность, что мы можем стать страной без истории», – предостерег в 1976 году федеральный президент Вальтер Шеель, выступая на съезде историков[517]
. Научные концепции социальной и структурной истории подразумевали не в последнюю очередь отказ от национальной истории. В отличие от ГДР, где на государство работали тысячи историков и где в Восточном Берлине в здании бывшего цейхгауза на Унтер-ден-Линден существовал государственный Исторический музей, ФРГ не могла предъявить своим гражданам ничего подобного. Примечательно, что наиболее успешные исторические выставки, состоявшиеся в Западной Германии, были посвящены Средневековью. Темы Второго и Третьего рейха не находили своего отражения в музейных экспозициях, зато большим интересом пользовалась у публики тема Первого рейха. В торжественных речах при открытии исторических выставок постоянно говорилось о человеке как существе историческом и о насущной необходимости формировать историческое сознание. Но такое формирование ограничивалось отсылкой исключительно к положительным моментам прошлого, то есть к сформулированному Фридрихом Ницше монументалистскому использованию прошлого. Об осмыслении деструктивных и негативных моментов национального прошлого речь не шла. В своей книге о крупнейших исторических выставках, состоявшихся в ФРГ с 1960 по 2000 год, Мартин Гроссе Бурлаге делает вывод, что Средневековью отдавалось предпочтение по сравнению с другими эпохами, а правящие династии превалировали над социально-историческими темами. Он пишет: «Проблемная и современная тематика бывала в период с 1960 по 2000 год исключением». И добавляет: «Проработка истории национал-социализма присутствовала преимущественно в экспозициях региональных архивов, передвижных выставок или же постоянных выставок специализированных мемориалов и документационных центров»[518]. Большая передвижная историческая выставка «Война на уничтожение. Преступления вермахта», работа которой была временно приостановлена из-за ошибочных подписей под фотографиями и которая после изменения своей концепции продолжила турне по стране, стала наиболее заметным событием среди прочих исторических выставок восьмидесятых годов – не только из-за количества посетителей и прикосновения к запретной теме, но и потому, что она напрямую соединила индивидуальный уровень памяти с национальным[519].