Забвение истории – одержимость историей

Кшиштоф Помян создал семантическую теорию музея, представляющую музей в виде символического пространства, где все объекты автоматически становятся носителями знаков (семиофорами) ушедшего прошлого[535]. На примере выставки о принудительных депортациях можно различить несколько форм отсылки к прошлому. Во-первых, речь идет об аутентичных свидетельствах, имеющих историческую ценность: такие свидетельства одновременно воплощают собой ту реальность, к которой они отсылают. К их числу относятся географические и топографические карты, постановления, указы, а также личные документы беженцев, предстающие перед нами как инструменты политической власти и административной бюрократии. Аутентичными свидетельствами, имеющими историческую значимость, являются, далее, объекты, которые сами по себе не служат знаковыми историческими реликтами, но раскрывают содержание своего немого свидетельства в контексте повествуемой истории: например, обшарпанная ручная тележка или предметы убогой обстановки из барака для беженцев напоминают об утраченном жизненном мире. Исторически значимыми объектами являются также личные меморабилии, в которых конкретизируются индивидуальные судьбы и пережитые страдания: например, скроенное из марли платье для первого причастия, состоявшегося в лагере для беженцев, или связка ключей, напоминающая об утраченных надеждах. Конкретные личные воспоминания, запечатленные такими вещами, уже недоступны будущим посетителям музея. Зато в таких вещах присутствует нечто, называемое музейными теоретиками «чувственной притягательностью»; они стимулируют воображение и способны установить суггестивную связь между субъектом и объектом, между настоящим и прошлым.

Однако экспонаты выставки «Вынужденный уход» приобрели свою значимость не только в семиотических рамках выставочной экспозиции, но и благодаря более широкому политическому контексту за пределами музея. В данном случае историческая значимость объектов была перекрыта их политическим значением, сделавшим данные объекты символическими трофеями в остром конфликте; это проявилось в том случае, когда владельцы экспонатов потребовали их досрочного возвращения. Так произошло, например, со знаменем, которое группа поляков, некогда сосланных в Сибирь, потребовала вернуть с выставки, устроенной «Центром против изгнаний». Обратно была затребована и корабельная рында с затонувшего лайнера «Вильгельм Густлофф». Газета «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» написала по этому поводу 18 августа 2006 года: «Вслед за тем как Варшавский музей истории города забрал обратно два экспоната, к устроителям выставки обратилась польская Служба спасения на водах с требованием досрочно вернуть колокол с затопленного во время войны лайнера „Вильгельм Густлофф“, перевозившего беженцев. <…> Представитель Службы спасения заявил, что „хотя в договоре устроитель выставки значится как организация ЦпИ („Центр против изгнаний“), однако, будучи поляком, он не смог установить связи между этой аббревиатурой и госпожой Штайнбах», которая в настоящее время считается в польских кругах персоной нон-грата из-за разразившегося политического кризиса в отношениях между Германией и Польшей. Данные выставочные экспонаты, таким образом, не только имели ценность исторических свидетельств, но и обладали немалой взрывчатой силой в конфликте между соседними европейскими странами. В подобных случаях музейно-историческая ценность экспоната уступает его актуальной значимости в качестве политического символа. Рамки, нагружающие выставочный экспонат символическим содержанием, не ограничиваются четко очерченным музейным пространством, а простираются дальше, в сферу политики. В этом отношении ситуация с инсигниями власти, на отсутствие которых сетовал посетитель выставки, посвященной Священной Римской империи германской нации, до некоторой степени напоминают судьбу корабельной рынды с лайнера «Вильгельм Густлофф»; в обоих случаях экспонаты, выходя за временные и пространственные пределы выставки, попадают в сферу символической политики, имеющую более широкий охват.