Забвение истории – одержимость историей

Мерцающий экран и дигитализация породили новое отношение к материальной природе носителей информации, к быстродействию электроники, к сохранности данных, ускорению информационных потоков и долговечности сообщений. В этих условиях институции накопительной памяти – музеи, архивы, библиотеки – приобретают совершенно новое значение. Такие объекты, как рукописный пергамент, ваза, старая одежда, подлинник документа, обладают неустранимой материальностью, являющейся имманентным элементом их значимости. Возможность дематериализовать объект, свести его к информации, начавшись с изобретения алфавита, бесконечно возросла в результате дигитализации. Виртуозность этой абстракции запустила глобальный процесс интермедиального обмена информацией; этот же процесс открыл нам глаза на те свойства, которыми обладает материальность объекта. Ощутимость вещи, следы ее старения являются свидетельством ее принадлежности к другой эпохе, другому пространству. Ролан Барт не без иронии говорил в этой связи о наших «секуляризованных реликвиях». По его словам, эти «секуляризованные реликвии больше не содержат ничего сакрального – разве только связанное с загадкой того, что было, что больше не существует, но тем не менее читается как памятный знак мертвой вещи. И наоборот, профанация реликвии есть уничтожение самой реальности, вызванное догадкой о том, что реальность – это просто смысл, который можно и отменить, если того требует история, призывая к восстанию против самих основ цивилизации»[536]. По словам Леви-Стросса, существование первобытности целиком зависит от этих артефактов. Он подчеркивает: «…если мы утратим архивы, наше прошлое не будет полностью упразднено; оно будет лишено того, что можно было бы назвать диахронной сочностью»[537]. Диахрония же, как считает Леви-Стросс, всегда стремится раствориться в синхронии. Необходимо сопротивление, чтобы воспрепятствовать этому стремлению. Если интернет уступает данной тенденции к синхронизации, то музеи и архивы остаются местом, где сохраняется «диахронная сочность», удостоверяющая материальную инаковость (Alterität) исторических реликтов.

Ретрокультура и волны ностальгии

Реликты могут стать семиофорами утраченного прошлого и за пределами музеев. Всем нам знакомы вещи, запечатлевшие важную частицу нашей жизни; способность подобной вещи пробуждать воспоминания осознается нами хотя бы тогда, когда мы теряем ее или вынуждены расстаться с ней. История и диахроническая сочность свойственны не только музейным экспонатам и старинным ценным вещам. На другом полюсе спектра исторических презентаций, которых мы вкратце коснемся, находятся такие их разновидности, которые дешевы, недолговечны, носят неформальный, тривиальный и индивидуальный характер. Они лишены институциональной защиты, не имеют постоянного местонахождения в особых помещениях, а порой буквально лежат под ногами. Я имею в виду блошиные рынки, барахолки, которые на какой-то миг задерживают прошлое от его окончательного ухода, давая старым вещам возможность повторного использования и обнаруживая их вторичную ценность. Семидесятые годы отмечены в ФРГ не только проблемой терроризма и успехом выставки, посвященной Гогенштауфенам, но и регулярными акциями муниципальных властей по бесплатному утилизационному сбору старых громоздких вещей, которые попросту выставлялись из квартир на улицу. Накануне вечером горожане с большим интересом разглядывали их, чтобы подобрать себе что-либо подходящее. Наряду с протестными демонстрациями это увлечение старьем стало весьма популярным у «поколения 68-го». Обработка старых шкафов каустической содой и полировка столов были своего рода массовым хобби. Собственная квартира, в которой отсутствовали унаследованные от родственников предметы домашнего обихода или меблировки, превращалась в музей, где каждая вещь приобретала собственную биографию в виде истории ее находки и возвращения к новой жизни[538].