Забвение истории – одержимость историей

Совершенно бессмысленно противопоставлять друг другу различные формы репрезентации: нарратив, экспонирование и инсценирование. Дело скорее в том, чтобы всерьез воспринимать каждый из форматов с его специфическими возможностями и связывать эти форматы друг с другом для корректировки односторонности. Следует исходить из того, что кино будет иметь все большее значение для актуализации истории. Это накладывает на него новую ответственность. Кино становится наследником исторического романа, исторической драмы, исторической оперы и других популярных исторических форматов XIX века, таких как историческая баллада или историческая живопись. Маттиас Матуссек, пересказавший своим детям немецкую историю так, будто показал им захватывающий фантастический кинофильм, пишет: немецкая история «существует и помимо нацистского периода; пусть это кажется невероятным, но в ней есть свои счастливые и трагические моменты, трогательные и героически жестокие, только все это – не для немецких кинематографистов»[543].

Однако именно нацистский период все еще имеет для немецкого кино особую притягательную силу. Свидетельством этого служит нескончаемая череда фильмов о Гитлере. То, что исторически завершено и уже отложилось в виде мемуаров, постоянно реактивируется в коллективном воображении все новыми визуальными образами. Исторические художественные фильмы, адресованные массовой публике, используют тягу зрителей к сенсациям, но и указывают на необходимость вновь обратиться к тому, что еще не проработано коллективным сознанием. Эти фильмы не просто реконструируют прошлое, а предлагают увлекательный рассказ и историческую версию, сообразную с нынешним днем. Например, фильм Бернда Айхингера «Бункер» решал задачу заново показать взаимоотношения между фюрером и немецким народом с учетом объединения Германии[544]. Исторический фильм, способный заинтересовать зрителей разных поколений, вносит существенный вклад в координацию различных исторических представлений внутри общества. Он создает общее имажитивное пространство, в котором нация как «воображаемое сообщество» осознает себя и договаривается о себе самой. Голливудские фильмы порождают сегодня исторические образы, обладающие большой убедительной силой, которая выводит их за пределы национального горизонта. Образ Холокоста испытал на себе такое же огромное влияние спилберговского «Списка Шиндлера», как и образ Второй мировой войны, на который повлиял фильм «Спасти рядового Райана» того же Спилберга. Массовое историческое сознание, приноравливаясь к этим образам, сужается и отождествляется с ними. Германия обрела в лице кинорежиссеров Бернда Айхингера и Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка двух мощных «игроков мирового уровня» в сфере интернационального моделирования исторического сознания.

Важная задача исторических фильмов состоит в том, чтобы находить обобщающие выразительные средства и смысловые потенциалы, которые зреют в обществе, то есть они уже латентно присутствуют, но еще не обрели отчетливо коммуницируемых форм. Кинофильм артикулирует воспоминания, которыми беременно общество, давая им вместе с художественным воплощением и объективную опору в коллективной памяти. С этим связана еще одна возможность, присущая историческому кино и позволяющая ему пробудить восприимчивость широкой публики к новым темам и, пользуясь готовностью этой публики к эмпатии, найти новые подходы к истории. В этом смысле диктатура и террор останутся, судя по всему, важными темами для большого кино. Так, в августе 2008 года параллельно шли съемки (частично в одних и тех же местах Берлина) сразу трех блокбастеров, посвященных немецкой истории ХХ века: «Операция „Валькирия“» (реж. Брайан Сингер, авторы сценария Кристофер Маккуорри и Натан Александр) о событиях 20 июля 1944 года; «Комплекс Баадера – Майнхоф» (режиссер Ули Эдель, по книге Штефана Ауста) о внепарламентской оппозиции и терроре шестидесятых и семидесятых годов в ФРГ; «Чтец» (реж. Энтони Мингелла, по роману Бернхарда Шлинка) о вторжении нацистского прошлого в послевоенные десятилетия Западной Германии[545].