Забвение истории – одержимость историей

Впрочем, учитывая различные виды коллективной памяти, необходимо предупредить о недопустимости излишне обобщенного понятия «жертва». Различие между жертвами и побежденными становится очевидным, если взглянуть на соответствующие оппозиции. Оппозицией побежденным служат победители, а оппозицией жертвам – преступники. Каждая категория соотносится с определенной формой памяти. Если побежденные являются участниками военных действий, то для жертв нет соответствия по принципу равного участия. Наряду с побежденными в истории существуют жертвы, например: вывезенные из Африки рабы; истребленные огнестрельным оружием и зараженные инфекциями коренные жители различных континентов; жертвы армянского геноцида, развязанного в тени Первой мировой войны, а также жертвы геноцида против европейских евреев и цыган; и наконец, жертвы геноцида среди ряда социальных меньшинств, развязанного уже в тени Второй мировой войны.

Историческая драма в виде совместно пережитого жертвенного опыта впечатывает в коллективную память неизгладимый след, формируя особенно сильную групповую сплоченность. Память жертвы имеет много общего с памятью побежденных, однако сегодня такая память не обязательно сопровождается ненавистью или жаждой реванша. Память жертвы может иметь реститутивный характер, о чем свидетельствует пример американской литературы, где ныне наблюдается совершенно новое обращение к памяти ради преодоления парализующего воздействия исторической травмы. Леволиберальный израильский философ Авишай Маргалит ратовал за то, чтобы расстыковать прощение и забвение, воспоминание и месть: «На мой взгляд, великодушие действительно необходимо, чтобы защитить нас от ядовитой обиды», – пишет он, связывая подобное преодоление жажды мести не с религиозным долгом, а с социально-психологическим императивом[194]. Обретет ли жертвенный опыт группы форму коллективной памяти или нет, зависит от того, удастся ли пострадавшей группе самоорганизоваться в качестве коллектива и политически солидарного сообщества.

Логической парой к понятию жертвенной памяти служит память преступника. Здесь также действует сильный аффект, который, однако, не стабилизирует воспоминания, а решительно отторгает их. Пережитые страдания и несправедливость глубоко запечатлеваются в памяти нескольких поколений, а вина и стыд подвергаются сокрытию посредством умолчания. Ницше описал эту логику в кратком афоризме, придав ему форму душевной драмы on miniature: «„Я сделал это“, – говорит моя память. – „Я не мог этого сделать“, – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает»[195].

Память преступника испытывает на себе давление «витальной забывчивости»[196]. Можно привести множество примеров жертвенной памяти и только небольшое количество случаев, которые указывают на память преступника, ибо насколько просто помнить о чужой вине, настолько же трудно сохранять память о вине собственной. Обычно для этого необходимо мощное внешнее давление. Супруги Митчерлих очень точно охарактеризовали парализующее воздействие памяти преступника, стремление подвести «финальную черту» и забыть прошлое. Они обратили наше внимание на антагонизм между памятью жертвы и памятью преступника, на разительное противоречие между «ограниченностью наших собственных возможностей памятования и ничем не стесненной памятью наших бывших военных противников и наших жертв». Они указали на то, что «не мы одни решаем, когда пора прекратить заниматься последствиями прошлого, уничтожившего жизнь и счастье столь огромного количества людей. <…> Ведь существует мировая общественность, которая вовсе не забыла и не готова забыть то, что происходило в Третьем рейхе. Мы видели, что только давление общественного мнения извне Германии заставило нас затевать судебные процессы против нацистских преступников, продлевать срок давности для преступлений, совершенных нацистами, заниматься расследований массовых злодеяний»[197].

За минувшие сто тридцать лет национальная память немцев претерпевала фундаментальные перемены. Создание германского рейха в 1871 году связано с памятью победителей, которая повышала коллективную самооценку, восхваляя в музеях и памятниках исключительно славные страницы немецкой истории. Память победителей характеризуется героическим самоинсценированием посредством мемориалов, политических ритуальных торжеств и национальной символики. До Первой мировой войны германская нация подпитывала триумфальную память победителей такими ритуалами, как торжества по случаю победы в сражении под Седаном, и такими памятниками, как берлинская Триумфальная арка.