Забытые бастарды Восточного фронта. Американские летчики в СССР и распад антигитлеровской коалиции

Известие о капитуляции Германии в Берлине генерал Ковалев в Полтаве получил 9 мая, около двух часов ночи. Торжества начались немедленно, и на следующий день состоялся совместный советско-американский парад. Сержант Чавкин написал статью, опубликованную в армейской газете: в ней описывался “красочный парад и праздник, на котором бойцы американского авиакорпуса шли плечом к плечу со своими советскими товарищами по оружию”. По факту они шли отдельными колоннами. Американцы заметили, что некоторые из немецких военнопленных, работавших под охраной на стройках Полтавы, обнажили головы, увидев американский флаг. Американцы пренебрежительно скривились. “Сейчас уже слишком поздно проявлять уважение к Соединенным Штатам”, – сказал один из них. Вскоре выяснилось, что многие из так называемых немцев на самом деле были поляками, высланными в Советский Союз. Они надеялись на лучшее будущее с американцами и не проявляли подобного уважения к советскому флагу¹².

В День Победы в СССР 9 мая, когда состоялся советско-американский парад, генерал Спаатс, только что подписавший в Карлсхорсте документы о капитуляции немцев, отдал приказ закрыть полтавскую базу, передав большую часть оборудования и снаряжения в Советский Союз в рамках программы ленд-лиза. Капитан Тримбл и его подчиненные занялись подготовкой к отбытию. Отношения сторон снова улучшились. Советско-американские вечера в честь Победы продолжались весь май, и советские военные занимали места для американцев на выступлениях советских театральных трупп. “Хотя во время службы часто возникали конфликты и трения, – писал лейтенант Калюта, назначенный официальным историком Восточного командования, – личные отношения были очень дружескими”. Затем он добавил: “Это была дипломатическая миссия Восточного командования”¹³.

* * *

“Дипломатическая миссия” заключалась в укреплении Великого союза и улучшении советско-американских отношений, как это было задумано инициаторами операций “Фрэнтик” еще в начале 1944 года. Но многих офицеров и рядовых Восточного командования полученный опыт преобразил. Встреча лицом к лицу с советскими союзниками произвела на многих американцев сильное впечатление, правда, зачастую не такое, на какое рассчитывали их командование или советская сторона. Они прибыли на Украину с большими ожиданиями и сочувствием к Советскому Союзу, но уезжали совершенно разочарованными, а чаще всего – даже не скрывая своей враждебности по отношению к советскому режиму. Впрочем, были и те, кто сохранил свои первоначальные просоветские взгляды или стал больше симпатизировать народу.

Капитан Джордж Фишер, которому приказали покинуть Полтаву 28 апреля, уезжал из Украины, где провел почти год, с обновленным чувством своей приверженности Соединенным Штатам. Он отправился в Париж, в штаб Стратегических ВВС США, куда он получил назначение, через Тегеран, Грецию и Италию и прибыл вовремя, чтобы отпраздновать там День Победы. Фишер представлял, что его вызвали для важной работы, возможно, для самого Эйзенхауэра. Пришлось спуститься с небес на землю: столь престижного назначения не предвиделось. Полковник Хэмптон, также покинувший Полтаву, беспокоился о своем адъютанте и товарище по антисоветскому крестовому походу и хотел, чтобы Фишер отбыл из СССР раньше, чем у него возникнут серьезные проблемы.

Перед отъездом Хэмптона из Полтавы Фишер дал полковнику прочитать мемуары матери, Маркуши (Берты) Фишер, My Lives in Russia (“Моя жизнь в России”). В книге, вышедшей в США в 1944 году, откровенно рассказывалось о том, что пришлось пережить семье Фишер в Советском Союзе, в том числе во время Большого террора. Маркуша писала, как советская власть пыталась помешать ей и ее детям-американцам покинуть “обетованную землю” коммунизма. Хэмптон понимал, что если бы книгу (несколько экземпляров которой Джордж хранил в своем походном сундучке) обнаружил кто-то из советских, то ему бы не поздоровилось. Вероятно, ему бы даже не позволили выехать из СССР¹⁴.

Для Фишера год в Полтаве не поколебал его любви к “родине” – России, или Советскому Союзу, где родилась его мать и вырос он сам. Тот год усилил его отвращение к сталинскому режиму, впервые возникшее после знакомства с демократическими обществами Запада. Фишер писал в мемуарах:

Старая ненависть. Полтавский год ее приумножил. Ненависть началась вскоре после того, как я уехал из Москвы. Она восходила к немыслимому тридцать седьмому году. Шок снова обрушился на меня, воспоминания вернулись. И я “женился на дяде Сэме” – новом главном враге родины, новом лидере Свободного мира. Ближе к концу того времени, что провел в Полтаве, я понял это¹⁵.