Забытые бастарды Восточного фронта. Американские летчики в СССР и распад антигитлеровской коалиции

Основные принципы соглашения изложил Молотов в письме, отправленном в посольство США в Москве 25 ноября, почти через пять месяцев после того, как вопрос о военнопленных был поднят впервые. Молотов “в принципе” принял предложение американцев, которое предусматривало беспрепятственный доступ представителей США к освобожденным американским военнопленным. Он поднял вопрос и о советских военнопленных, и о бывших советских гражданах, зачисленных в вермахт, и о вспомогательных немецких соединениях, захваченных американцами и англичанами в Западной Европе. Молотов хотел, чтобы их помещали в отдельные лагеря и отправляли обратно в Советский Союз. Дин не возражал. Он согласился на сделку, по которой американцы будут отправлять всех советских граждан с территорий, оккупированных армией США, в СССР. В обмен на это американцам разрешали эвакуировать своих граждан с территорий, контролируемых Красной армией¹⁴.

Это соглашение, подготовленное при активном участии Дина, он же и подписал в последний день Ялтинской конференции. Видимо, это был последний день, когда суть заключенного соглашения его самого устраивала. Сделке предстояло создать в американо-советских отношениях еще больше проблем. “Соглашение было хорошим, – вспоминал Дин, – но для русских оно было еще одним ничтожным листом бумаги”. Документ не учитывал глубоких различий американской и советской культур в политическом и военном измерениях. Для американских военных не было более высокого долга, нежели спасение своих военнопленных, а Сталин считал советских солдат, попавших в плен, дезертирами, предателями социалистического отечества и преступниками, заслуживающими самого сурового наказания. Бывшие советские граждане, захваченные в немецкой форме, знали об этом и отказывались возвращаться, требуя предоставить им немецкое гражданство – ведь они служили в вермахте. Они предпочитали, чтобы американцы относились к ним как к немцам, чем как к светским гражданам. Нередки были случаи самоубийств в американских тюрьмах. Это было последнее средство избежать депортации в родную страну.

Американские военачальники, например, Дин, либо не понимали ситуации, либо не хотели ее понимать. Они прежде всего пеклись о благе американских военнопленных: если Советы хотят вернуть своих граждан и сделали это условием помощи американским военнопленным, то пусть так и будет. Также Дин недооценил глубину советской паранойи по поводу американского присутствия за линией, после которой простиралось господство СССР – в Польше и других странах Восточной Европы, где советская власть устанавливала коммунистические правительства, одновременно подавляя независимую политическую деятельность и основные элементы демократического избирательного процесса. В соглашении, которое подписал Дин, не оговаривалось, что советская сторона должна предоставить доступ к американским военнопленным в прифронтовых районах как можно быстрее после их освобождения, и Советы не допускали американских представителей куда-либо вблизи линии фронта¹⁵.

В течение следующих нескольких месяцев, которые он назвал “самыми черными днями”, Дин прекрасно понял, сколько ловушек и лазеек было в документе, подписанном им в Ялте, и как различалось отношение к военнопленным советских граждан и американцев. Американскому персоналу полтавских баз предстояло стать незаменимыми помощниками Дина, без которых соглашение просто не могло бы воплотиться в жизнь, ведь именно они были единственным американским подразделением, члены которого имели доступ на территории Восточной Европы, где оказались тысячи военнопленных американцев¹⁶.

* * *

“В союзе союзники не должны обманывать друг друга, – сказал Сталин на обеде, устроенном в Ялте 8 февраля для Рузвельта и Черчилля. – Может быть, это наивно? А почему бы мне не обмануть своего союзника? – продолжил диктатор, который без малейших колебаний прослушивал помещения американской и британской делегаций и получал доклады об их разговорах. – Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак”. Западные лидеры, которые, как только что предположил Сталин, могли оказаться такими простофилями, в тишине внимали переводчикам. Сталин, со своей стороны, продолжал забавляться на тему обмана: “Возможно, наш союз столь крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга”. Потом у него возникла другая мысль: “Или, быть может, потому что не так уж легко обмануть друг друга?” В конце концов он предложил “тост за прочность союза наших трех держав. Да будет он крепким и устойчивым; да будем мы как можно более откровенны”¹⁷.