Забытые пьесы 1920-1930-х годов

НИНА. Мы с ним вместе вышли, он к себе повел и все объяснял, что ему говорить нельзя либо надо присоединяться… Я его просила к вам как-нибудь прийти, чтобы и вам все объяснить. Насилу уговорила. Да… У него на квартире люди были, спорили, шумели, а я все искала тишину… и голова моя гудела, как колокол… И сейчас еще… Я от Накатова к Сероштанову пошла. Ах, если бы мне твердость такую, как Пашина. Накатов думает, Паша по лозунгам живет, а я знаю, Паша каждый лозунг партии с кровью выносил, лозунг для него — живая мысль, он умеет их по-глубокому понимать. И все учится, учится и работает за пятерых. Не как я — росла на готовеньком, все легко давалось, и выросла капризная, все не по мне, со всех требую, а сама ничего не сделала, чтобы люди не врали так. Я только говорю, а нужно каждого вруна за хвост ловить, и за уши, и за ноги, и бить, пока не скажет, кто его врать научил, — так по цепочке и добираться. Вон Елизавета ищет, кто алебастр украл, уж она доберется, она не отстанет, а я только хныкать умею… И решила я, что жизнь моя цены не имеет. Украла у Сероштанова револьвер и пошла к реке. Стою и думаю: а вдруг Фихте правду сказал: застрелюсь я, и весь мир исчезнет, и так мы и не узнаем, чем все наше дело кончилось и как мы победим во всем мире. Смешно даже стало… Чай мой совсем остыл, нет, нет, не хочу, я холодного выпью… не ходите, я одна оставаться не могу. Можно вас попросить — сядьте ко мне поближе. Так… Вы на меня не сердитесь, это я не про вас думала, когда говорила, что нынешние большевики стойкости не имеют. Конечно, есть люди, которые собой торгуют и своими убеждениями. Но можно иногда в ночь, в час один новые требования понять, и тут нужно большое мужество — не держаться за прошлое, как нищенка за старые тряпки, а сразу концы обрубить и начинать все заново, с азбуки, может быть… Потому что линия у нас одна — железная линия, а задачи каждый день новые. И те, кто старых концов не обрубит, трескаются, как гороховые стручки. Какие же из них большевики. По-моему, у настоящего большевика должна быть такая твердость линии, чтобы он противника в кашу измалывал до конца, как жернов, только тогда и победить можно… И быть в то же время чутким, уметь людей слушать — вот как вы сидите, а мне говорить хочется без стеснения: я знаю, вы поймете и во зло не истолкуете. Вы думаете, почему я так говорю про все!.. Моя это земля. Мы другого мира не знаем, не можем мы в другом мире жить. Задохнемся, как без воздуха. И люблю я свою страну — по-женски, до боли в сердце. Но только плохое у нас огорчает меня больше, чем радует хорошее, потому что все мы устали от плохого, и хотим жить лучше и легче и, главное, поскорее все, поскорей… Вот почему о хорошем надо больше писать, чем о плохом, чтобы подбодрять нас, чтоб все знали, какие у нас есть люди и какие они делают чудеса. А то вот отцу Виктора за работу премию дали, и все. Десяти строк о нем не напишут — некогда. Бюрократизмом заняты… А главное, не бойтесь вы нам правду говорить в глаза, самую жесткую, и с нас ее требуйте. И тогда мы вырастем стойкими, не хуже вас. А то я разгорячилась, черт знает чего наговорила на собрании про партию, а разве партия виновата… Конечно, если б это не Цыца, если б меня белые палачи пытали: «Скажи, где у вас заводы для Красной армии?» — тут я бы все пытки перенесла, не пикнула.

РЯДОВОЙ. Правду скрыла бы?

НИНА. Чудной вы. Это не правда была бы, а самый большой обман. Расскажи я им все, я бы обманула тех, кто борется за настоящую правду на земле — за освобождение людей. Это есть наша правда, и о ней весь мир знает. И ложью будет все, что мешает этой нашей борьбе.

РЯДОВОЙ. Вот, вот… именно так, именно.

Звонок телефона. Рядовой подходит и говорит писклявым бабьим голосом.

А? Домработница! Нет ево, нет, и не знаю, ничего не знаю…

Кладет трубку.

Ложью будет все, что мешает нашей беседе…

НИНА (улыбаясь). Что-то мне легко как! Как будто не случилось ничего.

РЯДОВОЙ. Вы все наболевшее выговорили, и теперь вы совсем легкая, пустая… и усталая.

НИНА. Да — усталая.

РЯДОВОЙ. А у меня чудесное радио есть. Самоновейшей конструкции. Вот мы поймаем Европу и отдохнем… (Настраивает.) Вот… Берлин — там тоже говорят… мимо… Лондон… Слышите, в ресторане вилки-тарелки стучат… (Заиграли.) Вот он, другой-то мир. Отдыхайте, девочка.

Пауза. Слушают.

НИНА. А помните, как я поцеловала вас? Сама не знаю, как так вышло.

РЯДОВОЙ. Еще бы!

НИНА. Нет, я знаю. Это потому, что я люблю вас, Сашенька. Вот я какая дерзкая, полюбила — первая об этом говорю. По-особому как-то люблю, потому что верю вам, как самой себе, даже больше, себе-то я не всегда верю.

РЯДОВОЙ. Нина…

НИНА. Что, Сашенька?.. Только вы не трогайте меня сейчас, давай так посидим. Я ведь к тебе пришла, не прогонишь? Ночевать мне негде, я домой идти не хочу. Я тут, на диванчике.