ГРОБОЖИЛОВ
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Зачем вы это делали?
ГРОБОЖИЛОВ. Из революционных побуждений. Ненавидел и черный, и белый цвет!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. А я… я воды никогда не пил. Все красное вино, красный коньяк… Уже тогда боялся контрреволюционером прослыть.
Продолжительный стук в двери. МАРИЯ ПАВЛОВНА тревожно вслушивается.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Опять стучат. Разбудят они Колю. Дуня, открой!..
ДУНЬКА
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Все с прошениями. Второй день житья нет от просителей. Весь уезд съезжается!.. Вы и то у себя прослышали, прилетели!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Марья Павловна, благодетельница наша, все люди кушать хотят. А мы-то ели сытненько, не то что теперь, на мужицком положении. Марья Павловна, кто знает, может, и нас наверху заметят.
ГРОБОЖИЛОВ. Мы не глупее других… Нам только скажи: «Карпий Силистрович, или Эмпидокл Казимирович, придите и володейте нами»{61}, — мы все забудем, все простим. А пока там, в Москве, не знают, кто мы, здесь от зависти и обиды умрешь.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Вы уж послужите нам, Марья Павловна! Сделаюсь красным прокурором, вас не забуду! Мы тоже управляли государством.
ГРОБОЖИЛОВ. Такие люди, как мы, на улице не валяются.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Знаю, знаю. Не хвалитесь. Коля все может сделать. Передам.
ГРОБОЖИЛОВ. Ручку вашу, ручку, благодетельница! Что значит дворянская кровь!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Скажите, что такое революция? Тьфу, да и только в сравнении с вековой чистотой, с кровью нашей дворянской! Эх, Марья Павловна, как и благодарить вас!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Ну, ступайте! Да сапожищами не стучите!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Прощайте, голубушка!
ГРОБОЖИЛОВ. Прощайте.
Уходят. С черного хода входит ГРУДОПЕРОВА.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Не пройдешь через двор! Народу понаехало к вам!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Здравствуйте, Настасья Алексеевна! Все к Коле. Откуда так рано к нам пожаловать изволили?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Из церкви… Думала, вас встречу…
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Никак не могла… Из Москвы…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА
МАРИЯ ПАВЛОВНА. И его секретарь…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Тоже знаю, и секретарь к нам пожаловать изволили.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. С весьма важным поручением.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Я и пришла к вам, Марья Павловна, узнать, верно ли, что Коленька стал коммунистом?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Вы очень любопытны, Настасья Алексеевна.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Сами понимаете, дорогая, что этот вопрос настолько важен, не только для меня, но и для всего местечка, что не успею я шагнуть от вас шагу, не успею я вот эту ногу вынести из вашей передней, как на меня накинутся все. Свиньи и собаки и те будут удивлены, как это в наших степях — и вдруг заявился коммунист!
МАРИЯ ПАВЛОВНА
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Настасья Алексеевна.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Я вас спрашиваю, а адъютанты с кем ездят?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Настасья Алексеевна, прекратите разговор!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Я отказываюсь вас понимать. Что вам дался мой племянник?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Как что? А мне не обидно? Мне не досадно? У меня у самой три дуры растут! Да сын-болван!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Вы успокойтесь немного… Вы так взволнованны…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Не могу! Я еще три года тому назад собрала их всех и заявила: «Дети, мы живем в тяжелое время и должны быть ко всему готовы!» И тогда же я им сказала: «Зина, иди запишись в меньшевички! Варя, ты стань социалисткой-революционеркой! Катя, будь коммунисткой!» А Ершику за шиворот тащила в бандиты…
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Это же чудовищно!