Забытый вопрос

Керети вошелъ вслѣдъ за нимъ.

Когда поунялись немножко первые восторги Левы, превратившіе окончательно и такъ уже смятый отъ дороги туалетъ чопорной матушки въ какое-то ни на что непохожее тряпье, она успѣла только подать руку гувернеру, спросить его: доволенъ-ли онъ былъ нами? я получивъ въ отвѣтъ весьма утѣшительное: "je n'ai guère eu а m'en plaindre, madame," — тотчасъ же попросила дозволенія пойти "совершить омовеніе" и переодѣться.

— A вотъ тутъ все готово.

Анна Васильевна прошла съ матушкой и ея горничной въ сосѣднюю комнату, служившую спальней. Лева побѣжалъ было вслѣдъ за ними, но его не пустила матушка:

— Пойди себѣ пока въ садъ, сказала она ему.

Онъ не преминулъ немедленно же воспользоваться дозволеніемъ, вскочилъ на стулъ, затѣмъ на столъ, со стола на подоконникъ и прыгнулъ въ садъ въ открытое окно.

Матушка было ахнула, но пронзительный голосъ незримаго уже Левы распѣвалъ на весь садъ выученную имъ отъ Опицкаго жидовскую пѣсню:

Якъ поихавъ жолниржъ…

Maman разсмѣялась и заперла двери спальни. Мы остались вдвоемъ съ Керети.

— Madame votre mère est venue sans doute pour noue ramener à Tikvode? началъ было онъ. — Я не успѣлъ отвѣтить: вошелъ докторъ Кашеваровъ.

— Здѣсь хозяйка?

— Здѣсь, у матушки, рядомъ, отвѣчалъ я. — Позвать ее?

— Нѣтъ; матушка ваша съ дороги, вѣроятно, въ порядокъ себя приводитъ; я погожу.

Онъ вошелъ и сѣлъ.

— Видѣли Герасима Ивановича?

— Видѣлъ.

— Ну, что, Ѳедоръ Ѳедорычъ?

— Что! повторилъ онъ, поконченный человѣкъ!

— Васъ Любовь Петровна Лубянская велѣла просить къ себѣ, когда вы повидаете ея мужа, сказалъ я ему, послѣ общаго непродолжительнаго молчанія…

Изъ спальни вышли дамы. Оказывалось, что матушка нагнала доктора на послѣдней станціи и что они тамъ разговаривали о Герасимѣ Ивановичѣ, нисколько не подозрѣвая того, что случилось. Докторъ былъ даже того мнѣнія, что при правильномъ ходѣ жизни организмъ больнаго, вообще человѣка "крѣпкаго", могъ бы и совсѣмъ поправиться.

— A теперь нѣтъ надежды? печально спросила матушка.

— Никакой! отвѣчалъ онъ. — Его… докторъ, очевидно, какъ будто искалъ точнѣйшаго выраженія, — его подрубило какое-то внезапное, внѣшнее впечатлѣніе, настолько сильное, чтобы произвести моментальный разрывъ сосудовъ въ области мозга… Это весьма желательно было бы уяснить ближайшимъ образомъ… Не было-ли у него предъ этимъ какой-нибудь непріятности? спросилъ Кашеваровъ, обращаясь въ Аннѣ Васильевнѣ.

Она мучительно задвигалась въ своемъ креслѣ — и ничего не отвѣчала.

Докторъ повелъ на нее внимательнымъ взглядомъ и замолчалъ. На его умномъ лицѣ можно было прочесть, что онъ уже не нуждался въ объясненіяхъ: смущеніе Анны Васильевны сказало ему достаточно.

Ѳома Богдановичъ ворвался въ эту минуту въ комнату и съ восторженными привѣтствіями кинулся цѣловать руку матушки. "Онъ былъ у дочки и не зналъ… И глупые слуги не прибѣгли извѣстить его о пріѣздѣ дорогой; дорогой гостьи… И онъ поэтому лишенъ былъ возможности встрѣтить ее у крыльца, какъ подобаетъ, и только теперь узналъ… И да, проститъ ему это великодушно Софья Михайловна… И какъ здоровье почтеннѣйшаго Михаила Борисыча… И что вотъ какое горе обрушилось надъ ними"…

— Да, мы объ этомъ сейчасъ говорили, молвила матушка.

Онъ между тѣмъ увидѣлъ доктора и кинулся въ нему съ тѣмъ же гамомъ, вопросами, всхлипываньями… Узнавъ, что докторъ видѣлъ уже больнаго, онъ тотчасъ же вспомнилъ о Кикинѣ, который муси буть, вже проспався и съ которымъ, ему, то-есть Кашеварову, не мѣшало бы потолковать…

— Ходымъ, ходымъ до него! приглашалъ онъ его.

— A что этотъ бѣдный мальчикъ? вспомнила матушка оВасѣ, обращаясь въ доктору. Онъ сморщилъ брови.

— На него надо будетъ обратить серьезное вниманіе, сказалъ онъ, обращаясь въ хозяйкѣ,- у него на лицѣ нехорошія пятна… Не нравится мнѣ это… Натура вообще жидкая, и, кажется, случай этотъ съ отцомъ имѣлъ на него потрясающее вліяніе…

Анна Васильевна всплеснула руками и съ ужасомъ на лицѣ поднялась съ своего мѣста.

— Я до него вернусь, извините меня, Софья Михайловна едва могла проговорить она и вышла спѣшно изъ комнаты.

— Стряслась, стряслась бѣда надъ нами! горестно воскликнулъ Ѳона Богдановичъ, хватаясь опять за голову.

— Ну, авось Богъ и поможетъ! утѣшалъ его докторъ и, вставая, объявилъ, что отправляется въ Любови Петровнѣ.

— Я васъ провожу до нея, тотчасъ же вызвался Ѳома Богдановичъ, — только не войду самъ, примолвилъ онъ, — ужь вы тамъ себѣ якъ знаете съ ней…

— Я и одинъ пойду. Я хорошенькихъ женщинъ не боюсь, отвѣчалъ, смѣясь, Кашеваровъ.

Лицо Ѳомы Богдановича приняло опять то серьезное выраженіе, которое такъ мало привыкли всѣ знавшіе его замѣчать на немъ.

— Якъ не была-бъ она такая хорошенькая, съ удареніемъ проговорилъ онъ, — ничего бы того, може, и не случилось!…

Онъ опять подбѣжалъ "къ ручкѣ" моей матери и ушелъ вмѣстѣ съ докторомъ.

Мы остались втроемъ.

Матушка задумчиво сидѣла на диванѣ. Керети ходилъ по комнатѣ, закинувъ руки за спину. Я стоялъ у окна въ безпокойномъ ожиданіи…