Забытый вопрос

— Спалъ ты предъ обѣдомъ, Вася?…

— Нѣтъ, отрѣзалъ онъ.

— Не могъ?

— Да…

— A къ намъ maman пріѣхала, опять началъ я послѣ долгаго, тяжелаго молчанія.

— А! сказалъ онъ только, и губы его слегка дрогнули.

— Она пріѣхала за нами… увезти насъ въ К… робко заговорилъ я, снова слѣдя тревожно за выраженіемъ его лица.

Онъ повелъ на меня равнодушнымъ взглядомъ…

— Скоро? спросилъ онъ.

— Она сегодня даже хотѣла… Но я надѣюсь, — хоть еще одинъ день…

— Конечно! промолвилъ онъ, разсѣянно переводя глаза въ окно, въ которое горячо и трепетно вливался въ эту минуту золотой лучъ склонявшагося въ западу солнца.

— Мнѣ будетъ очень… Не знаю даже, какъ сказать тебѣ,- такъ будетъ больно разстаться съ тобою, Вася, сказалъ я.

Мнѣ жадно хотѣлось обнять его, прижать въ груди… Но я не смѣлъ.

— Какъ кукушка закуковала, слышишь! проговорилъ онъ вдругъ вмѣсто отвѣта.

— Онъ и не слышалъ, подумалъ я тоскливо. — Вася!

Онъ снова поморщился и глянулъ на меня во всѣ глаза.

— Я сегодня ужь буду у m-r Керети ночевать… Лучше, не правда-ли?

Онъ кивнулъ въ знакъ согласія.

— Если насъ завтра увезутъ отсюда, Вася, я приду въ тебѣ проститься, жалобно молвилъ я, все надѣясь, что онъ вспомнитъ о нашей дружбѣ, о томъ, какъ я любилъ его…

— Да, да, сказалъ онъ; слова мои очевидно докучали ему, ионъ отошелъ въ окну.

XL

На другой день утромъ, — мы только-что съ Керетя успѣли одѣться, — пришли насъ звать чай пить въ maman внизъ, Она поднялась очень рано и была давно готова, когда мы явились въ ней.

Оказывалось, что, оставшись вчера вечеромъ одна съ Анной Васильевной и ея мужемъ, она окончательно убѣдила ихъ отпустить насъ сегодня же. Матушка была очень довольна: Анна Васильевна сана призналась ей, что на ея мѣстѣ она бы точно также поступила.

— Въ домѣ нашемъ дѣти ваши ничему доброму не научатся, рѣшилась она даже сказать своей пріятельницѣ.

— Сбѣгай же ты сейчасъ въ Максимычу, приказывала мнѣ матушка, — чтобы скорѣе онъ собиралъ ваши вещи.

У меня въ первую минуту опять защемило на сердцѣ. Но я вспомнилъ разговоръ мой вчера съ Васей. "Я ему ни на что не нуженъ, онъ тяготится мною", съ горечью подумалъ я.

Я отправился въ Максимычу. Онъ даже перекрестился, узнавъ о рѣшеніи матушки.

— Отъ грѣха и соблазна, значитъ, подальше васъ, крикнулъ онъ и вдругъ началъ выпѣвать мнѣ:- Вчера-то съ барыней этой… подъ ручку. Точно сами онѣ идти не могутъ, такъ и навалились на васъ…

— Ну, довольно, однако, Максимычъ, воскликнулъ я, вспыхнувъ.

Но онъ не унимался.

— Мало имъ одного, должно быть, такъ еще васъ нужно… Тьфу! Вотъ только барина этого молодаго жаль, а то бы, кажется, на стѣны на эти самыя плюнулъ. Чтобъ имъ…

Я убѣжалъ скорѣе отъ его причитаній. Въ корридорѣ повстрѣчалась мнѣ Анна Васильевна: она шла къ Лубянскимъ и казалась очень взволнованной.

— Видѣлъ ты Васю? спросила она на ходу.

— Нѣтъ еще, я хотѣлъ сейчасъ идти.

Она остановилась.

— A ты бы погодя приходилъ лучше… Мнѣ съ нимъ поговорить надо…

— Хорошо, Анна Васильевна, я пойду въ maman.

— И я до ней скоро, такъ ты туда ходи…

У maman я засталъ Ѳому Богдановича; онъ стоялъ предъ ней, переминаясь съ ноги на ногу и держа въ рукѣ какое-то письмо.

— A знаетъ Вася? такъ и огорошилъ онъ меня непонятнымъ вопросомъ, едва я вошелъ.

— Что знаетъ, Ѳома Богданычъ? недоумѣвая спросилъ я.

— A что мать его уѣхала?

— Любовь Петровна?… Я ничего не понималъ. — Я Васю еще не видалъ сегодня, объяснялъ я.

— Какъ же все это произошло? съ любопытствомъ спросила матушка.

— A кажу-жь вамъ, Софья Михайловна, съ совершенно растеряннымъ видомъ отвѣчалъ онъ, — съ вечера послала она своего лядащаго Петрушку на село, жида съ конями нанять, а и пришелъ ночью съ конями тотъ жидъ, въ карету ея коней тѣхъ впрягъ, и поѣхала она на томъ жидѣ…

— Куда?

— A въ К. кажутъ.

— И прислала вамъ письмо.

— A и тотъ же Петрушка ея лядащій, какъ уѣзжали они, такой приказъ Марку кучеру далъ, чтобъ какъ я встану утромъ, — будить меня ни за-что не казалъ, шельма! — какъ встану, казалъ, чтобъ мнѣ письмо то и дали…

— Что же она вамъ пишетъ?

— A хоть убейте не скажу (не знаю), Софья Михайловна. Не понялъ я и не дочиталъ, потому тонко такъ, по-аглицкому пишетъ…. да и читать не хотѣлось, о!… Борисъ, обратился онъ ко мнѣ, протягивая письмо, которое все время мялъ въ комокъ своими вѣчно безпокойными руками, — глаза у тебя молодые, прочти, о!…

Я кое-какъ расправилъ листовъ и началъ читать: "Любезный дядюшка, писала Любовь Петровна, — я ненавижу объясненія и уѣзжаю отъ васъ ночью, таясь и избѣгая свѣта, какъ какой-нибудь злой преступникъ, единственно для того, чтобъ избѣгнуть ихъ. Но вы сами понимаете, вѣроятно, что я не могу долѣе оставаться въ вашемъ домѣ…".

— Бо сама не хотитъ, такъ и не можетъ, прервалъ меня Ѳома Богдановичъ, съ какою-то ребяческою тревогой, заглядывая въ лицо матушкѣ: не подумайте-молъ, что я въ состояніи выгнать ее изъ моего дома.

— И добре она сдѣлала, воскликнулъ Ѳома Богдановичъ, — похвалю я ее теперь за то, — что отъ сына отказалась она я мнѣ съ Ганною за сына его отдала. Не нужно ему такой матери, — правду она сказала!…