Зачарованная Эви

Утром (у меня осталось двадцать два дня) сквайр Джеррольд проснулся, а я облилась духами, но нос подсказал мне, что от этого не будет особого проку: сначала надо вымыться.

Он попросил меня проверить, как идет выздоровление.

– Покажите руки.

Показал.

– Ладонями вниз.

Ни следа бугров.

– Откройте глаза пошире.

Снова темно-карие. Вот она, радость, знакомая каждому целителю.

– Объявляю вас здоровым.

– Спасибо!

Он протянул руку мне за спину и постучал в стенку кареты, отделявшую нас от Дуба.

– Уверен, Дуб не откажется немного прокатиться в карете. На козлах невозможно выспаться как следует.

Лошади замедлили ход.

Надо срочно его зазЭЭнить! Другого случая может и не представиться. И я выпалила:

– Я вам нравлюсь?

Он покраснел, повеяло смущением.

Я не отставала:

– Если бы я была… – Разрешит ли мне Люсинда это сказать? Нет. Слово «человеком» мне не выговорить. – Если бы я была… ну, например, эльфийкой, мы могли бы подружиться?

Смущение отступило.

– Вы спасли мне жизнь! Я вам благодарен. – Он задумался. – Вы развеселили дедушку. Если я заболею, обязательно обращусь к вам. – Он высунулся в окно и глубоко вдохнул. – Мы с вами уже друзья.

Ну, решайся!

Карета остановилась, миг – и сквайр Джеррольд вышел из нее и унес с собой мои мурашки.

Ко мне забрался Дуб:

– Доброе утро, госпожа Огр.

И откинулся на подушки, головой поближе к окну.

У меня снова побежали мурашки, но несильно.

Миг – и он уснул, отчего мои мурашки совсем унялись. И храпел все утро и полдня. Я готова была сожрать его, лишь бы стало тихо, поэтому пришлось съесть очень много сушеного мяса.

Проснувшись, Дуб решил, что его долг – вернуться на козлы. Однако сквайр Джеррольд выразил желание ехать снаружи. Я осталась одна. Видимо, оба предпочли спать на жестких козлах, лишь бы не дышать моей вонью.

Интересно, как повел бы себя Чижик, если бы оказался здесь. Стал бы он терпеть вонь ради моего общества? Может быть, ему даже понравился бы этот запах: ведь так пахну я?

Да нет, такой запах никому не может понравиться.

Любит ли Чижик меня по-прежнему?

Прошло еще два дня, и у меня заболела голова; я натерла виски репейным маслом. Голова прошла, но я была какая-то вялая и совсем пала духом. Безучастно глядела на пробегавший за окном пейзаж. Низкое осеннее солнце еле просвечивало сквозь облака. Возле голых деревьев паслись две мышастые лошади. Ничего яркого, никакого веселья.

Сорок два с половиной дня прошли впустую, осталось девятнадцать с половиной, а потом – конец всем надеждам.

Были бы силы, я бы села. Сегодня день моего рождения, третье ноября.

Это первый унылый день рождения в моей жизни. Мама и Чижик всегда обставляли его с большой помпой.

В прошлом году я проснулась и увидела, что ночью выпал снег на шесть дюймов. Потом пришел Чижик, весь укутанный и в рукавицах, чтобы не простыть, и мы втроем съели мамин пудинг с изюмом, а после этого мы с Чижиком пошли на Суматошную площадь лепить снеговиков.

Но не как все привыкли – из трех снежных шаров, поставленных друг на дружку. Наши снеговики были совсем как живые люди. И поскольку мы праздновали день моего рождения, у каждого снеговика были симптомы какой-нибудь болезни.

Чижик отвечал за художественную часть, я – за научную. Я знаю, где у человека мышцы и кости, а он – как вылепить красивую скульптуру.

Мы слепили двух снеговиков, оба мужчины, один – со вдовьим горбиком (он бывает и у мужчин), а другой – с деревянной ногой. Горбуна мы сделали богатым: от горбика топорщился воротник его сюртука, тоже снежного. Складки его жабо были настоящим шедевром Чижика. Одноногий снеговик был из работяг, в грубой рубахе и штанах, а не в господских панталонах. Оба были в гамашах, чтобы ноги не промокли, но у того, что с деревянной ногой – а мы битых полчаса искали подходящую палку, чтобы сделать такую, – гамаша, естественно, была только одна.

Когда мы налюбовались своими творениями, я написала на снегу: «Целительница», а потом свое имя и адрес. Чижик из скромности отпирался изо всех сил, но я все равно написала внизу: «Художник» – и его имя.

Мы вернулись домой, и мама угостила нас горячим сидром. Наверное, это был мой самый лучший день рождения.

От этих воспоминаний я немножко поплакала – на большее сил не хватило – и списала охватившую меня слабость на меланхолию. Мне следовало бы отметить, что меня знобит, но я просто пересела поближе к жаровне и натянула на себя еще одно одеяло – и заснула беспокойным сном.

Утром я потянулась было за сушеным мясом, но руки стали какие-то тяжелые. Да и вообще у меня пропал аппетит. Дело тут не в унынии.

Я сумела поднять к глазам большой палец. На ногте красовались три отчетливых бугра. Значит, огры тоже болеют мучным мором, по крайней мере я.

– Сквайр Джеррольд! – Голос у меня так осип, что я сама себя едва слышала. Стучать в стенку не было сил.

Я закрыла глаза и спросила себя, скоро ли умру.

Все равно осталось девятнадцать дней.

Не будь я вонючим огром, сквайр Джеррольд был бы здесь и мог бы дать мне лекарство.

Грудь так сдавило, что я едва дышала. Минута – и у меня не осталось сил даже на то, чтобы сидеть, и я сползла на пол кареты.