Зачем мы плаваем

Здесь, в начале романа, Измаил привлекает наше внимание к толпам мечтательных людей, глазеющих на воду в субботний вечер с берегов Манхэттена. Взгляните на этих людей, свесившихся с парапета и склонившихся к воде. Они доказывают его правоту: прозрачные языки океанских волн, лижущие берег, умеют погружать нас в раздумья. Измаил отмечает, что древние персы называли воду святой, а древние греки считали ее самостоятельным могущественным божеством. Впервые отправившись пассажиром в морское плавание, вы ощущаете мистический трепет. Однако в чем именно заключается магия воды и что она с нами творит? Это тайна.

Вглядываясь в воду озера, реки или океана, мы обнаруживаем, что она подталкивает к мечтательности особого рода. Может быть, ее глубины могут еще сильнее повысить нашу осознанность, если, вместо того чтобы просто смотреть на нее, войти и поплыть.

Мы прыгаем в эту воду и оказываемся в удивительном переходном пространстве. Мы оказываемся в подвешенном состоянии и в то же время движемся, держимся на плаву, но постоянно рискуем утонуть. Если же мы плывем по течению, а не боремся с ним, то на короткое время обретаем особое состояние движения и вместе с тем парадоксальной неподвижности – это поток.

Поток – это то, что совершивший переворот в психологии венгр Михай Чиксентмихайи описывает как «состояние, в котором люди настолько погружены в деятельность, что кажется, будто ничто больше не имеет для них значения»[151]. Опыт активности в потоке – скажем, плавания или исполнения музыки – настолько всецело радостен, говорит он, «что люди будут делать это даже несмотря на огромные издержки, только ради того, чтобы делать это». Я думаю о ледяных водах, предрассветных тренировках, травмах плеч, о деньгах, которые потратила на бикини.

Почти три десятилетия назад Чиксентмихайи первым использовал слово «поток» для описания опыта столь полного погружения, что «я» словно бы исчезает, как и всякое ощущение течения времени. «Каждое действие, движение и мысль неизбежно следуют за предыдущими, как при исполнении джаза», – пишет он. Подобное отсутствие усилий, сосредоточение глубокой вовлеченности приносят радость. Для меня залезть в воду в погоне за этим экстатическим состоянием вдвойне привлекательно: это два вида погружения, переживаемые одновременно.

В 1810 году, за полтора столетия до того, как Чиксентмихайи дал свое определение потока, поэт лорд Байрон переплыл Геллеспонт, коварный пролив шириной в 7,5 километра, который сейчас называется Дарданеллы, находится на севере Турции. Через него он попал из Эгейского моря в Мраморное, плывя вместе с приливом из Европы в Азию. Этим заплывом он дал начало вековому помешательству на здешних водах. И поныне пловцы в очаровании от пересечения этих символических морей. Меня, однако, больше всего в этом заинтересовала идея, что именно этот заплыв «приоткрыл кран» творческого вдохновения Байрона.

Байрон был одержим плаванием[152]. У него была деформирована нога, что сильно мешало ему ходить. Поэт нигде не чувствовал себя настолько свободным, настолько самим собой, как в воде. «Я наслаждаюсь в море, – писал Байрон, – и выхожу из него в жизнерадостном настроении, которого никогда не испытываю ни в каких других случаях»[153]. Ему нравилась мысль, что в прошлой жизни он мог быть мифологическим тритоном. Он плавал везде, где только мог: от моста к мосту на Темзе, в эстуарии реки Тежу в Лиссабоне, вдоль всего Большого канала в Венеции. К моменту своего заплыва через Геллеспонт Байрон опубликовал несколько стихотворений, но еще не утвердился в качестве одного из величайших поэтов романтизма.

Однако успешное пересечение Геллеспонта заставило его музу заговорить, и поэт создал «Стихотворение, написанное после того, как автор проплыл из Сестоса в Абидос» – юмористическое произведение во славу плавания и греческого мифа о Геро и Леандре. Леандр, юноша из Абидоса, влюбляется в Геро, жрицу Афродиты, живущую в башне в Сестосе. Каждую ночь Леандр проплывает четыре мили через Геллеспонт, чтобы посетить Геро, держа курс на свет ее светильника. Однажды язычок пламени в светильнике задувает ветром, и Леандр тонет, побежденный волнами и течениями. Геро же бросается с башни, чтобы воссоединиться с ним в смерти.

Повествуя о напряженном плавании, Байрон беззаботно пишет о том, сколь разными были его последствия для этих любовников и для него.

Но боги портят смертным славу:
Обоим вреден был порыв;
Он труд утратил, я – забаву,
Он утонул, а я – чуть жив[154]

.