Загадка Красной Вдовы

Он ничего не мог поделать и просто ждал. Ждал долго, но так и не встретил ее до того промозглого январского дня, когда Людовику Капету, бывшему французскому королю, отрубили голову. Чарльз Бриксгем был свидетелем казни, наблюдал за всем из толпы. В тот день взлетели цены на лестницы и театральные бинокли. В какой-то момент ему одолжили трубу, и он увидел забрызганную кровью машину смерти и двух палачей в сером, надетом поверх обычной одежды, чтобы не испачкаться. Трубу забрали ровно в тот момент, когда к лестнице подвели невысокого толстячка, похоже плохо понимающего, что происходит. Не успел Людовик опомниться, как ему закололи волосы, подвели к гильотине и нагнули так, что шея оказалась под ножом. Палачи работали уверенно и слаженно. Чарльз закрыл глаза за мгновение до того, как толпа на площади взревела, и услышал три глухих удара – это сработала гильотина.

К эшафоту подъехала телега – принять голову и тело. Чарльз, спотыкаясь, побрел прочь. Он запомнил, как ругался сосед в толпе, с завистью говоривший, что палач Сансон неплохо заработает на продаже волос с головы Луи Капета. И в какой-то момент, еще не оправившись от потрясения, от всего этого ужаса и поразившей его слаженности этой бойни, Чарльз задумался над механикой всего происходящего. Куда увозят тела казненных, эти горы голов и тел? Что делают с их одеждой и личными вещами? Как часто точат или заменяют лезвие у «Луизетты»? То были дурные мысли. С тех пор последствия этого умственного напряжения странным образом выражаются в характерах большинства представителей нашей семьи. Увлеченность иллюзорным и романтическим сочетается с прагматичностью, например в моем практическом подходе к изучению магии и мечтательном отношении Алана к убийству носорога[14].

Время от времени он выходил посмотреть, как выводят приговоренных, как, подталкивая прикладами мушкетов, ведут их со связанными за спиной руками. «С трудом, спотыкаясь и падая, забираются они на телеги под насмешки зевак, дрожа от холода, если день выдался дождливый и сырой», – писал Чарльз Бриксгем в своем дневнике. Он пристрастился к дорогому бренди и задавал вопросы приветливому хозяину винной лавки на набережной Ке-дю-Нор. Чарльз опасался, что навлечет на себя подозрения – юный небритый англичанин с полным кошельком, слишком часто забывающий в обращении слово «гражданин». Но француз был дружелюбен, и Чарльз, вероятно, еще не представлял ценности для «Луизетты». Если гражданин хочет знать, как Республика избавляется от своих врагов, то пусть сходит ночью на холм за Пер-Лашез – найти нужное место легко, нужно лишь идти на свет костров.

Гражданин англичанин так и поступил, и потом страшные видения долго преследовали его во сне. Огромные костры разводили не только для освещения, огонь отгонял заразу из выкопанных длинных рвов, в которые сбрасывали, предварительно сняв одежду, тела врагов республики. Снятую одежду сортировали и складывали аккуратными кучками, после чего контролер с книжечкой назначал цену. Затем одежду стирали и отправляли на продажу.

По ночам эта сцена из ада (контролер в грязном синем балахоне и красной шапке, с бородавкой на носу и бутылкой вина в кармане, но при этом единственный с чистыми руками) повторялась все чаще, обретая четкие формы. И еще одна картина тех дней. Было начало февраля, когда поползли слухи о войне с Англией, где у власти стояло правительство тори во главе с ненавистным министром Питом; и Чарльз следовал за телегой до самой лестницы на эшафот. Палачей было двое, и один из них, старший, был представительным, горделивым молодым мужчиной, немножко денди, с аккуратной косичкой и розой в зубах.

Лишь одно удерживало Чарльза в Париже – «белое сияние», если говорить его словами. Сияние, которое не грело. Он даже не распечатывал письма, в том числе от отца, который писал: «Предупреждаю, тебе нужно убираться оттуда. Вчера за игрой оказался рядом с Ш., тот был пьян, но клялся, что Чатам заставит их выступить с заявлением, которое означает войну[15]. Выслал 200».

Беда пришла к Чарльзу Бриксгему третьего февраля 1793 года. Двумя днями ранее Мари-Ортанс появилась в его квартире, и бедняга едва не сошел с ума от радости. Он засыпал ее вопросами, которые растрогали ее до слез. «Я должна принять решение. Если ты все еще желаешь, мы поженимся, но в таком случае должны сразу же покинуть Францию».

Он побрился и впервые за все время достал из сундука старый атласный камзол. Они поженились в тот же день, без свидетелей (при Богине Разума это было простое дело). Он не видел, какое имя невеста вписала в книгу регистрации браков, но ему она назвалась Мари-Ортанс Лонгваль…

В свете настольной лампы стакан с портвейном казался красным. Завороженный плавным течением рассказа, Терлейн вздрогнул, когда глухой голос Г. М. вернул его в кабинет Мантлинга.

– Лонгваль? – спросил Г. М. – Вы уверены? Это точно?