Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Все эти черты сближают Анания с персонажами из «Грозы» Островского, которые твердо следуют старообрядческой этике и стоят за незыблемость патриархальных семейных устоев. Даже если они нарушаются, нужно, по крайней мере, держать это в тайне (ср. роман Варвары и Кудряша). В отличие от Кабанихи и Тихона, Ананий у Писемского искренне верит в обряды и старается жить по совести и чести. Несмотря на авторитарность и властность, герой готов по совету упомянутого священника смириться, простить Лизавете грех и уехать от позора с женой и ее ребенком в Петербург.

В «Горькой судьбине» честная патриархальность Анания противопоставлена не только двойной морали многих крестьян, но и эманисипаторским представлениям двух других участников любовного треугольника – Чеглова и Лизаветы. Эта третья концепция брака и любви нуждается в более пристальном анализе. Л. М. Лотман так охарактеризовала суть любовного конфликта драмы:

За типичным случаем из жизни крепостной деревни, притеснением барином-помещиком крестьянина, за «общечеловеческой» ситуацией спора двух любящих мужчин из‐за женщины и столкновением в этом споре двух характеров вырисовывается конфликт между «незаконно», но взаимно любящей четой, с одной стороны, и мужем, настаивающим на своем праве на жену независимо от ее чувства и карающим ее за нарушение долга, с другой[913]

.

Эта в целом верная формулировка нуждается, однако, в конкретизации и социологизировании. Прежде всего, сама Лизавета в драме имеет собственный голос, хотя и не такой сильный, как у протагониста, но звучащий отчетливо и доносящий до зрителя точку зрения героини. Лизавета была без согласия, насильно из бедности выдана за Анания и так и не смогла полюбить его. В отличие от религиозной Катерины Кабановой из «Грозы», Лизавета не испытывает угрызений совести, а полностью отдается любви к Чеглову. В наиболее напряженный момент действия героиня произносит небольшой монолог, который уместно процитировать почти полностью:

Это не ваше дело, а мое! (Обращаясь к мужикам.) Все вы, может, видели, как я повенчана-то за него была… в свадебных-то санях почесть что связанную везли. Честь мою девичью мне легче бы было кинуть разбойнику в лесу, чем ему – так с меня спрашивать тоже много нечего: грешница али праведница через то стала, а что стыд теперь всякой свой потеряючи, при всем народе говорю, что барская полюбовница есть, и теперь, значит, ведите меня к господину – последней коровницей али собакой, но при них быть желаю, а уж слушаться шею свою подставлять злодею своему не хочу[914]

.

Здесь примечательно совмещение двух логик – рабской логики подчинения барской воле (отныне она его собственность) и эмансипационной логики свободы выбора («это не ваше дело»), которую Лизавета оставляет за собой, поскольку пострадала от насилия в начале семейной жизни. Героиня отказывается подчиняться старой патриархальной морали принуждения и пытается жить по новой. В такой перспективе Лизавета своим поведением напоминает многочисленных жоржсандовских героинь, разрывающих узы освященного, но ненавистного брака ради искренней любви. Ее возлюбленный Чеглов с еще большей очевидностью показан в драме как воплощение жоржсандовской любовной этики, поскольку пытается на словах и на деле освободить Лизавету из-под власти мужа[915].