Загадка Отилии

Лицо у Тити осунулось, но он ничего не говорил. Ана жадно рвалась к удовольствиям и завидовала чужой рос­коши. Она постоянно уходила в город, без конца где-то пропадала. Тити запирался в квартире, писал картины с открыток, сам вставлял их в рамки и аккуратно приби­вал к стенам. С молчаливым исступлением домоседа он трудился над всякими мелочами, расписывал акварелью тюлевые абажуры собственного изготовления, красил стол и стулья, изобретал разнообразной формы и величины паспарту для фотографии. Ана оставляла его в покое и уходила к родителям или в город. В последнее время в доме все чаще появлялся Стэникэ, державшийся развяз­нее обычного.

— Пойдемте в город, подышим свежим воздухом,— предлагал он.

— Тити, ты не хочешь прогуляться? — немедленно спрашивала Ана.

Тити мрачнел и отказывался с упрямством и затаенной злобой.

— Хорошо, если ты не хочешь, я одна пойду с домнулом Рациу, — весьма просто решала вопрос Ана.

Стэникэ весело соглашался, и они под руку уходили. Тити не желал посещать ни кинематографа, ни театра, ни пивной, у него была своя теория относительно всех этих развлечений. Один-единственный раз он вышел в мороз­ную погоду, чтобы послушать бесплатный концерт воен­ного оркестра, устроенный усердным капельмейстером под открытым небом в парке Кэрол. Никакими силами нельзя было уговорить Тити уйти раньше, чем кончится концерт, хотя лицо у него посинело. Ана оставила мужа и ушла, но домой вернулась позднее, чем он. Тити рисо­вал, когда ему становилось скучно, раскачивался у печки или неподвижно сидел на краю кровати и отклонял вся­кую попытку нарушить эту программу. В его унынии и упорстве проявлялся своеобразный протест против неза­висимых настроений Аны. Даже эротическое волнение Тити вскоре прошло — кризис у него оказался кратким и перешел в угрюмое и полное подозрений безразличие.

— Дорогой домнул Тити, — предупреждала его Ана, — я молода и хочу развлекаться, пока не ушло мое время. Если ты никуда не желаешь ходить, сиди дома. А я не могу.

Тити ужился только с Сохацким, с которым, когда бывал в хорошем расположении духа, подолгу беседовал о товарищах по лицею и Школе изящных искусств. Часто приходил Сгэникэ, который хохотал и шутил с Аной, не обращая ни малейшего внимания на Тити. Однажды они смеялись в соседней комнате и, по-видимому, пили там и закусывали, и лишь спустя много времени Стэникэ от­крыл дверь и равнодушно сказал с набитым ртом:

— А! Ты здесь?

Тити старался показать, что он обижен, и целыми часами не произносил ни слова. Но однажды, когда поздно ночью Ана вернулась домой в сопровождении Стэникэ, Тити, к ее удивлению, вспылил:

— Потаскуха! — грубо заорал он. — Мама мне гово­рила, да разве я и сам не вижу? Где ты шляешься дни и ночи напролет?

Однако никаких улик против Аны не было. На скандал явились братья, и капитан довольно нагло, развязным, вызывающим тоном стал упрекать Тити:

— Друг мой, вы должны следить за своими выражениями, понимаете? Здесь наши родители, люди старые, здесь денщики, которые все слышат. Я не допущу, чтобы вы ни с того ни с сего выдумывали какие-то нелепости и оскорбляли мою сестру. В конце концов, из-за чего весь сыр-бор загорелся? Она прогулялась в город с вашим свояком. Если вы больны и не переносите людей, то нельзя же заставлять и ее вести монашеский образ жизни!

Тити побелел и в порыве той внезапной ярости, кото­рая иногда охватывала и Симиона, стукнул кулаком по столу, крича с пеной у рта, как бесноватый:

— Не смейте меня оскорблять, ослы, а то я пожа­луюсь на вас маме!

Все спокойно смотрели на него, точно на припадочного. Тити показалось, что Ана презрительно оттопырила ниж­нюю губу. Братья вышли из комнаты, больше не противо­реча ему, и от этого хладнокровия Тити рассвирепел еще больше.

— Брось, — послышался голос лейтенанта, — разве не видишь, что он ненормальный?

— Да ну его в... — откровенно сказал капитан.

Тити быстро схватил шляпу, нервно, путаясь в рука­вах, натянул пальто и пулей вылетел из дома. Больше он не возвращался к своему семейному очагу. Аглае прика­зала ему развестись, Стэникэ придерживался того же мнения — «раз уж вы не ладите», — но клялся, что Ана и он вполне невинно развлекались и не заметили, как про­шло время. Услышав о разводе, Тити все же нахмурился. Он не хотел этого.

— Пусть она делает, что ей угодно, — бессмысленно твердил он, — меня это не касается. Я не знаю ее, и все тут. Пусть она сама разводится, не буду я ходить по судам.

— Да в этом, братец, и нет нужды, — разъяснял ему Стэникэ, — мы сами все устроим.

— Я на развод не подам.

Являлось ли это упрямство своего рода признанием, что он еще любит Ану? Возможно. Сохацкий пришел к Аглае и объяснил, что никто ничего не имел против Тити, просто они, как это иногда бывает, поссорились, но что положение, в каком оказалась их сестра, не может быть терпимо дальше, надо найти какой-то выход, и самым разумным явилось бы возвращение Тити. Тити коротко заявил Я туда не пойду. Кто хочет прийти, пусть прихо­дит сюда.

Аглае, чтобы не сердить его, тоже сказала: