Загадка Пушкина

Он словно бы запамятовал, что немногим ранее, 6 февраля 1823 г., писал тому же кн. П. А. Вяземскому так: «Благодарю за щелчок цензуре, но она и не этого стоит, стыдно что благороднейший класс народа, класс мыслящий как бы то ни было, подвержен самовольной расправе трусливого дурака — мы смеемся, а кажется лучше бы дельно приняться за Бируковых; пора дать вес своему мнению и заставить правительство уважать нашим [мнением] голосом — презрение к Русским писателям нестерпимо; подумай об этом на досуге, да соединимся — дайте нам цензуру строгую, согласен, но не бессмысленную — читал-ли ты мое послание Бирукову? если нет, вытребуй его от брата или от Гнедича» (XIII, 57).

Всего лишь месяц прошел с тех пор, и над резонными намерениями Пушкина восторжествовала неодолимая боязнь перед начальством. Что характерно, впоследствии он уже ни разу не осмелился ни «тайно», ни «явно» обратиться к властям с протестом против засилья «трусливых дураков».

После Кишиневского кризиса Пушкин усвоил себе несколько житейских правил, которые неукоснительно соблюдал.

Во-первых, ни в коем случае не критиковать вслух государственную политику.

Во-вторых, не якшаться с неблагонадежными людьми, подвергшимися репрессиям, будь то опальные масоны М. Ф. Орлов и П. С. Пущин в 1822 г., или брошенный в тюрьму В. Ф. Раевский в 1824 г., или издатель запрещенного журнала «Европеец» И. В. Киреевский в 1832 г., или же П. Я. Чаадаев, Н. И. Надеждин и В. Г. Белинский после разгрома журнала «Телескоп» в 1836 г.

В-третьих, не заступаться за гонимых. Пресловутые пушкинские призывы проявить «милость к падшим» исчерпываются намеками в двух стихотворениях, «Стансы» (1826) и «Пир Петра Первого» (1835). За десять с лишним лет личного знакомства с императором, согласитесь, не так уж много. (Как помнит читатель, подробнее обо всем этом говорилось в предыдущей части книги.)

Особенно примечателен скандал вокруг «Литературной газеты» летом 1830 г., когда А. Х. Бенкендорф грубо оскорблял А. А. Дельвига и грозил ему всяческими карами. Известно, что за издателя злополучной газеты заступались В. А. Жуковский и Д. Н. Блудов²²⁹, но Пушкин не счел возможным вымолвить хоть слово в защиту своего друга. Затем поэт не рискнул протестовать, когда А. А. Дельвига отстранили от руководства изданием. Он благоразумно помалкивал и после того, как «Литературную газету» окончательно запретили.

Казалось бы, по отдельности любой из этих эпизодов свидетельствует лишь о разумной осторожности Пушкина, и потомкам остается лишь возблагодарить мудрого гения за то, что он не ставил себя под удар из-за мелочей. Но должен отметить, что как раз творцы мифа о Пушкине оказывают плохую услугу поэту. Когда якобы храбрый и благородный глашатай прогрессивных идей на поверку оказывается боязливым шкурником, то его поведение, по контрасту с пышными славословиями пушкинистов, выглядит особенно жалким.

* * *

Итак, прославленный бунтарь и свободолюбец оказался успешно перевоспитан еще до того, как предстал пред очи нового императора. С лихими мятежными эскападами он покончил навсегда.

На первых порах после Кишиневского кризиса жизнь Пушкина стала налаживаться. Перевод из Кишинева в Одессу в июле 1823 г., казалось бы, означал, что окончательное прощение близко. А весной 1824 г. он добился наконец крупного литературного заработка. Кн. П. А. Вяземский издал поэму «Бахчисарайский фонтан» и уплатил поэту баснословный гонорар в три тысячи рублей²³⁰ (это четыре с лишним годовых оклада коллежского секретаря Пушкина и вшестеро больше, чем он получил от Гнедича за поэму «Кавказский пленник»).

Окрыленный финансовым успехом, поэт 8 июня 1824 г. подает начальству прошение об отставке. «Удаляюсь от зла и сотворю благо: брошу службу, займусь рифмой» (XII, 103), — писал он А. И. Тургеневу 14 июля 1824 г. из Одессы. В тот день он еще не знал, что вслед за его увольнением со службы царь предписал ему повелением от 11 июля поднадзорное жительство в Псковской губернии²³¹.

Будучи неожиданно сослан в Михайловское, Пушкин изнывал от бешенства и втайне строил планы бегства за границу. Интересно отметить, что летом 1825 г. А. А. Воейкова сообщает В. А. Жуковскому со слов П. А. Плетнева: «Пушкин хочет иметь 15 тысяч, чтобы иметь способы бежать с ними в Америку или Грецию. Следственно не надо их доставлять ему»²³². Финансовый аппетит поэта никого не насторожил (впрочем, в той же записке Воейкова пишет, что Плетнев сулил Пушкину 40 тысяч рублей за издание всех его поэм). А ведь указанная сумма очень внушительна, и ее вполне хватило бы лет на десять не самого роскошного, но безбедного житья за границей. Вполне можно предположить, что такие большие деньги Пушкину требовались не столько ради хлеба насущного, сколько для того, чтобы нанять, вооружить и экипировать повстанческий отряд, ядро будущей революционной армии.