Загадка Пушкина

Все дело тут, естественно, в том, что «священную дату» автор проставил задним числом. Как указывает М. А. Цявловский, «Пророк» написан 24 июля—3 сентября 1826 г. (III/2, 1130). Этот важнейший нюанс Л. М. Аринштейн благоразумно упускает из виду, зато ссылается на другого авторитетнейшего пушкиниста: «О ключевом значении даты 8 сентября под стихотворением „Пророк“ Б. В. Томашевский говорил в присутствии автора книги академику М. П. Алексееву в начале 1950-х годов именно в связи с работой над комментарием ко 2-му тому малого академического собрания сочинений А. С. Пушкина, однако сохранить дату под текстом стихотворения в те времена, когда готовилось это издание, было невозможно»²⁸⁸.

Действительно, судя по дате, стихотворение «Пророк» оказалось косвенным образом посвящено царю и живописует достопамятную аудиенцию в Чудовом дворце. Тут новаторская трактовка Л. М. Аринштейна бесспорна, но, переходя от наблюдений к выводам, пушкинист останавливается на полпути. А ведь из его гипотезы прямо следует, что читателю надлежит рассматривать весь метафорический ряд «Пророка» в новом ракурсе. Поначалу поэт вовсе не мог подразумевать ничего подобного, поскольку написал стихотворение до беседы с царем. Но его тонкий трюк с датировкой, будучи замеченным, неумолимо превращает библейскую образную мощь «Пророка» в льстивую помпезную дичь. То есть Николай I предстает в колоритном виде посланника Божия, который сует в разрубленную грудь поэта пылающий уголь и заменяет его вырванный язык змеиным жалом.

Видимо, понимая неизбежность столь прямолинейного толкования, Л. М. Аринштейн расплывчато поясняет, как надлежит воспринимать стихотворение «Пророк». Это «конечно же (и прежде всего), — развернутая поэтическая метафора, представленная библейскими образами, но в ней — вся судьба Пушкина: годы ссылки, благодарность царю, освободившему его от ссылки, оценка своего прежнего творчества, надежды на будущее»²⁸⁹.

В самых общих чертах такая интерпретация не лишена достоверности. Вполне можно сказать, что «Пророк» повествует о радикальном преображении поэта согласно высшей воле, соответственно, и в судьбе Пушкина после высочайшей аудиенции произошла кардинальная перемена. Как известно, из царского кабинета он «вышел со слезами на глазах, бодрым, веселым, счастливым»²⁹⁰ (Н. М. Смирнов), и царь во всеуслышание сказал придворным: «Господа, вот вам новый Пушкин, о старом забудем»²⁹¹ (Н. И. Лорер со слов Л. С. Пушкина).

Похоже, что догадка Л. М. Аринштейна верна, и тогда выходит, одно из своих самых лучших стихотворений Пушкин ухитрился исковеркать до неузнаваемости. Фальшивая дата «8 сентября 1826» в корне меняет первоначальный замысел поэта и губит все стихотворение — грандиозная метафизическая вивисекция превратилась в льстивый фарс, соответственно, гневная пощечина царю-вешателю стала верноподданическим приношением в знак почтительной благодарности.

Нельзя не согласиться с виднейшим из ныне здравствующих пушкинистов Н. Н. Скатовым, когда он рассматривает стихотворение «Пророк» как произведение, которым «завершилось самоопределение поэта»²⁹². Следует лишь добавить, что пушкинская «лира непреклонная» совершила головокружительный пируэт, окончательно развернувшись от противостояния деспотизму к умильным славословиям царю. Впрочем, судя по всему, это не помешало Пушкину тайком похваляться первоначальным, обличительным вариантом стихотворения перед братом и знакомыми либералами.

Таким образом, упоминавшийся выше портрет лицемерного стихотворца, начертанный в злом булгаринском памфлете, требует существенного уточнения. Пушкин «ползал у ног» царя не тишком, а публично, хотя и «чванился вольнодумством» потихоньку, в приватном кругу.

Увы, метаморфозы «Пророка», от сожженного с перепугу в Михайловском черновика и до вписанной в беловой автограф задним числом даты спустя полтора года, делают это пушкинское творение невиданным в мировой литературе шедевром двуличия и беспринципности.

VIII

Откровенно говоря, легенду о пушкинском «стихотворении за пазухой» развенчивать жаль. Это именно тот случай, когда нахальный вымысел блещет наивной и трогательной красотой.

Воистину захватывающая сцена разыгралась на подмостках истории, когда в кабинете Чудова дворца очутился прославленный литератор, впрочем, он же безземельный дворянин, отставной мелкий чиновник, сосланный в деревню под надзор полиции. Его судьбу вознамерился решить сам царь, милостию Божией государь император всея Руси, властелин громадной державы. По скипетром монарха простиралась шестая часть земной суши, и любого из своих пятидесяти миллионов подданных он мог по своему усмотрению стереть в порошок. Он стоял выше законов, поскольку имел возможность их менять или не соблюдать вовсе. Ему подчинялись армия, жандармы и шпики, его могущество зиждилось на пушках и штыках, кандалах и казематах.

И вот храбрый поэт идет на битву с колоссальной мощью российского самодержавия, вооружившись рукописным листочком со стихами.