Загадка Пушкина

В результате к концу августа царь располагал тремя совершенно разноречивыми документами, относящимися к Пушкину.

Во-первых, в прошении от 11 мая 1826 г. поэт всеподданнейше обратился за разрешением выехать для поправки здоровья «в Москву, или в Петербург или в чужие краи» (XIII, 284) и выражал надежду на императорское великодушие «с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом)» (XIII, 283).

Во-вторых, судя по отчету «А» тайного агента Бошняка, вразумленный невзгодами Пушкин «скромен и осторожен», «ни во что не мешается» и пишет «всякие пустяки».

Но, в-третьих, стихотворение «На 14 декабря», буде оно принадлежит пушкинскому перу, решительно опровергает столь отрадные сведения, изобличая ловко затаившегося, коварного врага престола.

Так или иначе, Пушкин является абсолютным рекордсменом по недоразумениям в русской литературе. Доныне этот безусловный факт не оценен пушкинистами по достоинству, и его причины не получили должного объяснения. (Мои подробные рассуждения по этому поводу читатель почерпнет в следующей главе книги, «Гимн избавления»).

В частности, Пушкин писал Жуковскому 10 июля 1826 г.: «Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова» (XIII, 286). Тут он пытался хоть как-то себя обелить, вдобавок в расчете на перлюстрацию, но не слишком погрешил против истины. О неразберихе в связи с авторством крамольных стихов Николай I вполне мог судить по материалам следственной комиссии. К примеру, декабрист А. В. Поджио письменно утверждал, что Пушкин сочинил и декламировал пародию на песню «Боже спаси царя», а по ходу расследования его свидетельство оказалось опровергнуто⁹⁷.

Официальный ход прошению Пушкина дал лифляндский и курляндский генерал-губернатор, маркиз Ф. О. Паулуччи, и в его сопроводительном письме графу К. В. Нессельроде подчеркнуты карандашом слова: «побуждаюсь в уважение приносимого им раскаяния и обязательства никогда не противуречить своим мнением общепринятому порядку»⁹⁸. Скорее всего, помету сделал Николай I, ломавший голову над пушкинским досье.

Как догадался П. Е. Щеголев⁹⁹, сугубо детективной интригой объясняются двусмысленные обстоятельства вызова Пушкина в Москву: «Г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря» (XIII, 293). Подозреваемого, но пока не изобличенного автора стихов «На 14 декабря» следовало доставить на допрос, исключив для него возможность бегства.

Вот почему самодержец удостоил поэта беспрецедентной аудиенции, оказавшейся «долгой». Заинтригованый царь решил разобраться в путанице сам. Встретиться с Пушкиным лицом к лицу, понять, что представляет собой человек, вокруг которого разыгралась этакая полицейская кутерьма, насколько он опасен или же безобиден, а главное, чего же следует ожидать от него впредь.

В силу разъяснявшейся выше аберрации зрения пушкинисты сам факт аудиенции в Чудовом дворце истолковывают превратно, как вынужденную дань царя пушкинскому величию. Мол, восседавший на троне беспросветный чурбан и солдафон¹⁰⁰ сумел, поди ж ты, оценить колоссальное значение Пушкина для России. Однако необходимость личного вмешательства ему диктовала бюрократическая субординация, поскольку судьбу сосланного бессрочно по высочайшему повелению поэта мог решить только царь.

Кроме того, Николая I никак нельзя назвать безнадежным тупицей. В отношениях с Пушкиным (а ранее с Н. М. Карамзиным, а позже с Н. В. Гоголем) ему случалось проявить и тонкость ума, и подлинно царственное благородство.

А еще, надо полагать, тут примешалось искушение блеснуть своими талантами. В ходе следствия по делу о мятеже на Сенатской площади, лично допрашивая декабристов, царь проявил изрядную хитрость и дар лицедейства. Оказалось, он умел искусно подавить чужую волю, найти верный подход, уговорить, развязать строптивцу язык. Так что Николай Павлович Романов мог бы стать выдающимся полицейским, искушенным в тонкостях допроса и вербовки. Экая незадача, Россия кишит одаренными людьми, только вот они то и дело занимают не свою должность…

Стратегию допроса царь построил мастерски. Объявив с порога прощение, он затем предъявил поэту возмутительное анонимное стихотворение и потребовал разъяснений. Что называется, из огня да в полымя. По замыслу августейшего жандарма, при таком повороте событий виновный никак не мог сохранить самообладание и выдал бы себя с головой.

«Судьба его висела на волоске, — пишет П. Е. Щеголев, — но мы знаем, что ему легко было оправдаться в обвинении, возводимом на него: стоило только указать, что все стихотворение написано им еще до 14 декабря»¹⁰¹. Вместо эффектного разоблачения приключился конфуз — впрочем, отрадный для обоих участников дознания.