Загадка Пушкина

Беседуя с уездным судьей Толстым и смотрителем по винной части Трояновским, Бошняк узнал, что «Пушкин живет весьма скромно, ни в возбуждении крестьян, ни в каких-либо поступках, ко вреду правительства устремленных, не подозревается». А за обедом у судьи бывший губернский предводитель дворянства, полковник А. И. Львов, «человек богатый и отменно здравым рассудком одаренный», дал о поэте такой отзыв: «известные по сочинениям мнения Пушкина, яд, оными разлитый, ясно доказывают, сколько сей человек, при удобном случае, мог бы быть опасен; что мнения его такого рода, что, отравив единожды сердце, никогда уже измениться не могут». Но, «впрочем, поступки Пушкина отнюдь с прежними писаниями его не согласны; что он, Львов, хотя и весьма близкий ему сосед, но ничего предосудительного о нем не слышит; что Пушкин живет очень смирно, и что совершенно несправедливо, чтоб он старался возбуждать народ»⁸⁹.

Крестьянин И. Н. Столарев рассказал мнимому ботанику, что Пушкин «ведет себя весьма просто и никого не обижает; ни с кем не знается и ведет жизнь весьма уединенную». Хозяин гостиницы Д. С. Катосов заявил, «что он скромен и осторожен, о правительстве не говорит, и вообще никаких слухов о нем по народу не ходит». На вопрос Бошняка: «не возмущает ли Пушкин крестьян?» — игумен Иона отвечал: «он ни во что не мешается и живет, как красная девка». Проезжая через удельную деревню Губину, «соседственную с селом Пушкина», Бошняк выведал у встречного крестьянина, «что Пушкин нигде в окружных деревнях не бывает, что он живет весьма уединенно, и Губинским крестьянам, ближайшим его соседям, едва известен»⁹⁰.

Более того, уездный заседатель Чихачев, лично знакомый с поэтом, поведал тайному агенту: «Пушкин ведет себя весьма скромно и говаривал не раз: „Я пишу всякие пустяки, что в голову придет, а в дело ни в какое не мешаюсь. Пусть кто виноват, тот и пропадает; я же сам никогда на галерах не буду“»⁹¹.

Вот какую пользу могут принести тревожные слухи о простонародной рубашке, широкополой шляпе и песнях. Если, конечно, с ними разберется опытный агент.

В заключение автор записки сообщил: «удостоверясь, что Пушкин не действует решительно к возмущению крестьян, что особого на них впечатления не произвел, что увлекается, может быть, только случайно к неосторожным поступкам и словам порывами неукротимых мнений, а еще более — желанием обратить на себя внимание странностями, что действительно не может быть почтен, — по крайней мере, поныне, — распространителем вредных в народе слухов, а еще менее — возмутителем, — я, согласно с данными мне повелениями, и не приступил к арестованию его»⁹².

Наверняка царь не верил собственным глазам, склонившись с карандашом в руке над отчетом Бошняка.

Знаменитый Пушкин казался крайне опасным, однако арестовывать и судить его не за что. Он эксцентричен и любит покрасоваться, но научен горьким опытом и благоразумно избегает риска навлечь на себя новые неприятности. Главное, он стал абсолютно безобиден.

Согласитесь, за такие сведения о грозном и влиятельном «певце свободы» не жалко дать орден с алмазами!

Но тут подоспел новый казус.

В конце июля или в начале августа 1826 г. генерал-майор И. Н. Скобелев доложил А. Х. Бенкендорфу о возмутительном анонимном стихотворении⁹³, которое распространялось в списках вместе с копией написанного перед казнью письма К. Ф. Рылеева к жене. Особенно дерзкими в нем выглядели такие строки:

    От пелены предрассуждений
    Разоблачался ветхий трон;
    Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
И мы воскликнули: Блаженство

!    О горе! о безумный сон!
    Где вольность и закон? Над нами
    Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор! (II/1, 388).

Стихотворение называлось «На 14 декабря», и его автором, по слухам, являлся Пушкин. В связи с недавней казнью пяти декабристов и предстоящей коронацией⁹⁴ императора Николая I вышеприведенные строфы выглядели убийственной крамолой. Переписавший их, а за это попавший затем под арест и следствие магистрант отделения словесных наук Московского университета А. Ф. Леопольдов в своей неизданной автобиографии объяснял: «увидав стихи, подумали: щука съедена, остались зубы; а потом возбудили вопрос: не остаток ли это духа недавно у нас погашенной булги»⁹⁵.

Досье III Отделения на Пушкина открывается перепиской А. Х. Бенкендорфа и И. Н. Скобелева⁹⁶. Первый запрашивает подробности о стихах «На 14 декабря», второй со слов своего агента Коноплева утверждает об авторстве Пушкина, явно предвкушая, что ненавистный «сочинитель вредных пасквилей» наконец-то поплатится «клочками шкуры». Впрочем, подпись автора на рукописной копии отсутствовала, как и подлинник стихотворения.