Загадка Пушкина

Инцидент со стихотворением «На 14 декабря» весьма интересовал закадычного друга Пушкина Ф. Ф. Вигеля, поскольку один из главных обвиняемых по этому делу, гвардии штабс-капитан А. И. Алексеев, доводился ему племянником. Само собой, Вигель не преминул разузнать подробности, и в его изложении дело выглядело так: «Государь пожелал сам видеть у себя в кабинете поэта, мнимого бунтовщика, показал ему стихи и спросил: кем они написаны? Тот не обинуясь сознался, что он. Но они были писаны за пять лет до преступления, которое будто бы они восхваляют, и даже напечатаны под названием „Андрей Шенье“. В них Пушкин нападает на революцию, на террористов, кровожадных безумцев, которые погубили гениального человека. Небольшую только часть его стихотворения, впрочем, одинакового содержания, неизвестно почему цензура не пропустила, и этот непропущенный лоскутик, который хорошенько не поняли малограмотные офицерики, послужил обвинительным актом против них. Среди бесчисленных забот государь, вероятно, не захотел взять труда прочитать стихи; без того при малейшем желании увидел бы он, что в них не было ничего общего с предметом, на который будто они были написаны. Пушкин умел ему это объяснить, и его умная, откровенная, почтительно-смелая речь полюбилась государю»¹⁰².

Ф. Ф. Вигелем допущена маленькая неточность, «Андрей Шенье» датируется маем — июнем 1825 г. (II/2, 1163), но в остальном его пересказу слов Пушкина следует доверять. Действительно, стихотворение увидело свет в отделе «Элегии» сборника «Стихотворения А. Пушкина» (1826), причем из него «по цензурным требованиям исключены строки 21–64 и 150» (II/2, 1163).

Запрещенные к публикации сорок четыре строки распространялись в рукописном виде как отдельное стихотворение. Позже, в январе 1827 г., Пушкин заявит следственной комиссии: «Не помню, кому мог я передать мою элегию А. Шенье»¹⁰³. Однако, без сомнения, он сам пустил отрывок по рукам, судя по сохранившейся копии, сделанной Анной Ник. Вульф (см. II/2, 1163). Ну, а в руки полицейских попал экземпляр, на котором кто-то самочинно приписал заглавие: «На 14 декабря».

Злополучный отрывок из стихотворения «Андрей Шенье» приняли за гимн свободе и подстрекательство к восстанию как цензура, так и «малограмотные офицерики», не говоря уже о бдительных жандармах. По свидетельству А. Я. Булгакова, разгневанный А. Х. Бенкендорф заявил: «эти стихи так мерзки, что вы верно выдали бы своего сына сами, ежели бы знали, что он сочинитель»¹⁰⁴.

Но при внимательном прочтении становится очевидным, что «сии стихи никак, без явной бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря»¹⁰⁵, как позже разъяснял следствию сам Пушкин. Более того, в них содержится не только воспевание народного восстания, но и суровое обличение революционного террора:

    Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, — не виновна ты,
    В порывах буйной слепоты,
    В презренном бешенстве народа,
Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
    Завешен пеленой кровавой:
Но ты придешь опять со мщением и славой, —
    И вновь твои враги падут (II/1, 398).

На допросе у царя недоразумение благополучно разъяснилось. Пушкин объяснил и доказал, что «убийцей с палачами» и «врагами» свободы он назвал Робеспьера и Конвент.

Но если ложное толкование стихотворения было с легкостью опровергнуто автором, то подлинный смысл элегии «Андрей Шенье» не разъяснен пушкинистами по сей день.

III

Подобно тому, как жандармы прежде всего видели в Пушкине опасного вольнодумца и выискивали в его произведениях крамолу, пушкинисты склонны изображать его в виде кабинетного идеолога, который выстраивал свою жизнь и творчество не иначе, как в строгом соответствии с тщательно выработанным концептуальным обоснованием.

Например, П. Е. Щеголев представлял себе Пушкина в 1826 году глубокомысленным теоретиком: «Процесс развития его взглядов и его отношений к царю тесно связан с жизнью созданного им поэтического образа государя в его творчестве, с теоретическими представлениями о монархе и власти. Необходимо рассмотреть возникновение и эволюцию этих представлений»¹⁰⁶.

Также и С. М. Бонди писал: «Пушкин после 1825 года уже не отступал от своей главной, основной задачи — верного, глубокого познания объективной действительности, проникнутого максимальной поэтической насыщенностью изображения жизни во всей ее сложности и противоречивости»¹⁰⁷.

Подобные цитаты можно привести в изобилии, но всех перещеголял Ю. М. Лотман, уверявший, что Пушкин культивировал «бытовое самоощущение, аналогичное художественному миру реализма»¹⁰⁸. Таким образом, якобы «опошленной романтической фразе и романтической позе Пушкин противопоставил честную правду — в жизни, как и в искусстве»¹⁰⁹.