Загадка Туринской Плащаницы

Наши рассуждения о жизни и смерти постоянно заходят в тупик. Словно какая-то роковая сила не дает мысли умчаться в светозарную безбрежность бессмертия – как бы его ни представлять – каждого из нас, любого человека.

Как некое общее явление в биосфере Земли, жизнь, безусловно, существует непрерывно с незапамятных времен. Но и тут ситуация безнадежная: если земная жизнь имела начало, то разумно предполагать и ее естественный конец. Угаснет Солнце, остынет Земля, медленно погибнет биосфера. Последними вымрут те, кто первым разжигал очаг земной жизни, – простейшие, вирусы… Какое уж тут бессмертие индивидуальной человеческой души!

Такая картина вполне отвечает современным научным представлениям. Они основаны на фактах, логически выстроенных и осмысленных тысячами умнейших специалистов. Можно противопоставлять этим выводам утешительные религиозные фантазии, мифы, предания. Однако доводы рассудка и объективного опыта – не звук пустой.

Человек волен совершенно не считаться с наукой, принимая ту религиозную концепцию, которая его больше устраивает. Сделать это проще всего тем, кто совсем не знаком с естествознанием. Они будут неявно исходить из принципа: наука не от Бога, а от Дьявола. В таком случае восторжествует тупое мракобесие, воинствующее невежество (явление более страшное и отвратительное, чем воинствующий атеизм).

Надо оговориться. Подобные рассуждения предполагают спокойные умозрения вне реальной угрозы смерти. Иное дело, когда человек умирает. Тут уже не до науки, и поистине все средства хороши для того, чтобы уменьшить страдания, страх перед смертью. А прежде, если это необходимо, уменьшить физические боли, которые нередко делают последние дни и часы пребывания человека на белом свете невыносимыми.

Одна из важнейших функций религиозных учений и обрядов – не только облегчить человеку жизнь, но и подготовить его к смерти. В некотором смысле то же предполагает философия. Недаром Платон говорил: философствовать – значит учиться умирать. Пример Сократа, мужественно принявшего смерть, с той поры вдохновлял многих. (Впрочем, в преклонные годы мудрецы обычно легче расстаются с жизнью, чем в молодости.)

Казалось бы, наука, с ее беспощадной правдой в этом отношении принципиально отличается от религии и философии, склонных к подмене реальности иллюзиями. Опытный специалист, обследуя обреченного больного, может достаточно точно определить оставшийся ему срок. Не похоже ли это на приговор к высшей мере наказания?

Обратимся к примерам. Виктор Зорза – журналист, политолог, философ, уроженец Западной Украины, много лет живущий в США, стал инициатором создания в нашей стране хосписов, госпиталей для умирающих. К этой деятельности его подвигла личная трагедия: смерть от рака кожи двадцатипятилетней дочери Джейн.

«…Хоспис, в котором скончалась Джейн, – говорил Зорза в одном из интервью, – показал мне, что если победа над смертью невозможна, возможно другое – уйти без отчаяния, с достоинством, завершив многие свои душевные помыслы».

По его словам, «скрывать от больного, если он хочет знать правду, сколько ему осталось, бесчеловечно. Он может подготовиться. Собраться с необходимыми мыслями. Проститься, простить…» И это не просто рассуждения, а выстраданная правда. Ведь его дочь в один из последних своих дней произнесла: «Для человека нет ничего важнее рождения и смерти. Когда я родилась, я ничего не знала. Умирая, я знаю все. Все вокруг меня добро, а не зло. Я готова умереть».

Это и есть, пожалуй, достойное человека последнее мгновение, переходящее в вечность: готовность принять неизбежное, ибо сделано все, что возможно для жизни. А дальше… неведомое? Хотелось бы признать именно такую, пожалуй, неоспоримую истину.

Неведение может страшить порой не менее, чем трагическая определенность. И тогда обычная стратегия отстранения от страха смерти – не думать о ней вовсе или, вернее, подавлять все мысли о ней. Что будет – то будет, а пока надо жить и веселиться.

«Хосписы и серьезное отношение к смерти, – по мнению В. Зорзы, – покушаются не на подлинный, а на ложный оптимизм». Действительно, оптимизм незнания и умолчания грозит обернуться на краю жизни ужасом перед разверзнутой бездной.