Заговор букв

Никита Балмашев вмещает оба представления. Сама женщина, так же как и подчиненные Балмашева, существует, так сказать, «мимо» этих представлений, она погружена в жизнь и выключена из культуры. Об этом свидетельствует ее фраза, обращенная к казакам: «Пустите меня, любезные казачки, всю войну я страдаю по вокзалам с грудным дитем на руках и теперь хочу иметь свидание с мужем, но по причине железной дороги ехать никак невозможно, неужели я у вас, казачки, не заслужила?» Заявленная цель женщины – свидание с мужем – вполне бытовая, без аллюзий на святость материнства, помеха тоже бытовая, правда, по-русски иррациональная («по причине железной дороги ехать никак невозможно»). Единственное, что может заставить задуматься, – апелляция к каким-то заслугам. Видимо, этим она как бы говорит: «Я одна из вас, я своя, страдаю, как вы», а не настаивает на собственной сакральной ценности. Но Балмашев самые бытовые вещи склонен трактовать телеологически: «И, обратившись к взводу, я им доказываю, что представительная женщина просится ехать к мужу на место назначения и дите действительно при ней находится и какое будет ваше согласие – пускать ее или нет?»

Обратим внимание на то, что Балмашев всего лишь пересказал слова женщины, но пересказал их так, что они приобрели совершенно другой, высший смысл. Как это получилось? Во-первых, он ее характеризует как «представительную женщину», то есть стилистически и содержательно возвышает над казаками. Во-вторых, он убирает мотив бытового неудобства, вместо формулировки «всю войну я страдаю по вокзалам с грудным дитем» предлагая другую – «дите действительно при ней находится». В-третьих, облагораживает понятное, исходящее от женщины желание увидеться с мужем («хочу иметь свидание с мужем») сколь канцелярским, столь и загадочным сочетанием «место назначения», обезличивая ее желание и придавая ему черты предназначения и судьбы. И хотя казаки все-таки поначалу понимают женщину исключительно в низком, бытовом плане («Пускай ее… опосле нас она и мужа не захочет!..»), но Балмашев, взывая к сыновним чувствам казаков, переубеждает их настолько, что они сами уже поднимаются над своей «жеребятиной» и сиюминутным «простым» бытом и рассуждают с высоты народной совести и мудрости, от сознания важности момента даже переходя на «вы»: «Садитесь, женщина, в куток, ласкайте ваше дите, как водится с матерями, никто вас в кутке не тронет, и приедете вы, нетронутая, к вашему мужу, как это вам желательно, и надеемся на вашу совесть, что вы вырастите нам смену, потому что старое старится, а молодняка, видать, мало».

После ночи в поезде подтверждается нравственное и интеллектуальное превосходство Балмашева, который не только не принял участия в изнасиловании двух пущенных конармейцами в вагон девиц, но и единственный заметил, что «антиресное дите… титек не просит, на подол не мочится и людей со сна не беспокоит…» Заметим попутно, что, обращаясь ко взводу, Балмашев выказывает солдатам уважение («Кланяюсь вам, взвод…», «Низко кланяюсь вам, бойцы…») так, как какой-нибудь былинный или песенный атаман или князь, держащий речь к своей «дружинушке хороброй». Он упорно пытается поднять их до уровня сознательных бойцов революции, каким является сам, хотя бы в своих собственных, балмашевских глазах.

Обнаружение обмана («по-за пеленками» оказывается «добрый пудовик соли») означается великолепным патетическим монологом Балмашева в двух частях (каждая часть – ответ на реплику разоблаченной мешочницы). Рассмотрим почастно этот диалог-монолог.

«– Простите, любезные казачки, – встревает женщина в наш разговор очень хладнокровно, – не я обманула, лихо мое обмануло…

– Балмашев простит твоему лиху, – отвечаю я женщине, – Балмашеву оно немного стоит, Балмашев за что купил, за то и продает. Но оборотись к казакам, женщина, которые тебя возвысили как трудящуюся мать в республике. Оборотись на этих двух девиц, которые плачут в настоящее время, как пострадавшие этой ночью. Оборотись на жен наших на пшеничной Кубани, которые исходят женской силой без мужей, и те, то же самое одинокие, по злой неволе, насильничают проходящих в их жизни девушек… А тебя не трогали, хотя тебя, неподобную, только и трогать. Оборотись на Расею, задавленную болью…»