Заговор букв

Повествование строится по кумулятивному принципу: каждый эпизод – отдельное столкновение Чудика с чужим миром городских людей (таких эпизодов в рассказе пять). То, что все эпизоды связаны историей одной поездки, кумулятивности никак не отменяет. В сущности, перед нами сборник анекдотов о Чудике. Следующий анекдот – попытка общения с читателем газеты в самолете. Не буду утверждать, что Шукшин здесь намеренно цитирует Цветаеву, но по авторскому отношению к «читателям газет» он с ней совпадает. Пока Чудик по-детски переживает то, что в самолете ему не дали поесть («зажилили»), и буквально готов слиться с природой («Он только ощутил вдруг глупейшее желание: упасть в них, в облака, как в вату»), не очень ее от себя отделяя (потому-то он и не может посмотреть со стороны и сказать, красивы облака или нет), читатель только шуршит газетой. Чтение газет – признак «культуры» и «образованности» в их советском понимании, говоря точнее – в понимании городского полуобразованного мещанства. Характерно, что, когда читатель заговорил, он произнес так называемую «устойчивую» остроту («Дети – цветы жизни, их надо сажать головками вниз»), которая кажется ему действительно заслуживающей внимания, в отличие от технических достижений человечества и красот природы. Такой человек никогда не придумает шутки сам, ничего не изобретет и не создаст. Он только потребляет и воспроизводит псевдокультуру городской мещанской среды, которая в глазах Чудика вполне может сойти за среду интеллигентов, людей серьезных и умных. Право на потребление столь глубоко въелось в сознание читателя газет, что он не удосужился даже пристегнуться во время посадки, за что и поплатился полетом искусственной челюсти. Зато он знает, что челюсть надо кипятить, и Чудик, ляпнувший, что у него микробов нет, кажется ему настоящим дикарем, с которым нельзя найти общего языка. Вообще «интеллигенты» в рассказе никак не хотят общаться с Чудиком. Он для них чужой, а осваивать чужой язык, который для них ниже своего – языка газетных пошлостей, они не умеют.

Подобный смысл имеет и эпизод с телеграфисткой, «строгой сухой женщиной». Ее фраза «Вы – взрослый человек, не в детсаде» свидетельствует не столько об инфантильности Чудика, которая, конечно, имеет место, сколько о капитальном противостоянии мира городской «взрослой» культуры миру культуры народной, сохранившей древний игровой элемент и оттого кажущейся со стороны «детской». Вообще миф о взрослости современного потребителя массовой культуры по сравнению с носителем народной культуры давно уже представляется непроходимой глупостью и пошлостью, но перебороть уверенность мещанина в его превосходстве над «дикарем» невозможно. Интересно сравнить три варианта телеграммы, посланной Чудиком жене.

Авторский вариант: «Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша, меня не забудь. Васятка». Здесь три блока, заслуживающих комментария. Слово «приземлились», с одной стороны, метафора, окрашенная мягким юмором, с другой – буквально передает то, что произошло с самолетом (он сел на картофельное поле, то есть непосредственно на землю). Все второе предложение представляет собой фольклорную вставку, в которой подвижно только имя (кстати, фонетически замечательно подходящее, работающее и на аллитерацию, и на ассонанс). Лысый читатель газеты из самолета тоже пользуется, как мы знаем, подобными устойчивыми сочетаниями, но ему, как и телеграфистке, устойчивое сочетание, порожденное, видимо, в начале ХХ века деревенско-фабричной средой, показалось бы дремучим анахронизмом. При этом какой-нибудь поздравительный адрес с рифмами «поздравляю – желаю» в среде телеграфисток и читателей газет до сих пор воспринимается на ура. Собственно, к рассказу Шукшина это не относится, но, безусловно, относится к его проблематике. И наконец, подпись «Васятка» свидетельствует о том, что Чудик не только опасается своей жены, но и доверяет ей, не боится раскрыться, вообще относится к ней очень тепло.

Исправленный авторский вариант: «Приземлились. Все в порядке. Васятка». Как мы видим, первый и третий блоки Чудик не тронул. Предположив, что наибольшее раздражение телеграфистки вызвала фольклорная игровая вставка, он заменил ее безликим, не несущим эстетической информации «Все в порядке». Телеграмма теперь стала значительно бедней, чем вначале, но все-таки сохранила своеобразное обаяние личности Чудика и индивидуализированный отголосок его отношений с женой.

Вариант телеграфистки: «Долетели. Василий». От первоначального варианта не осталось ничего, разрушена даже тройственная структура. Тут уже нет ни метафор, ни поэзии, ни личности. Стандартизированный «открытый текст» в них, по представлениям телеграфистки, не нуждается.