Заговор букв

Но пока тебе не скрещу на груди персты, –
О проклятие! – у тебя остаешься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, –
Оттого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!

Герой, посюсторонний «ничей жених» не может вполне принадлежать потусторонней героине именно по причине того, что принадлежит чужому ей миру (противоречие между миром и лесом становится совсем очевидным) и чужому ей небу («два крыла… нацеленные в эфир»). Конечно, все это только до его смерти («пока тебе не скрещу на груди персты»). Что до их отношений после его смерти, Цветаева о них умалчивает. Это несколько напоминает отношения блоковского героя с героиней в стихотворении «Шаги Командора». Однако тут мы останавливаемся, чтобы не переходить к сравнительному анализу. Нас интересует только то, с какой неизбежностью романтические игры Цветаевой восходят к далеко до-романтическим, древнейшим представлениям о персонаже, живущем на границе миров. Что это за персонаж? Да Баба-яга, облизывающаяся на явившегося к ней Ивана.

Две обезьяны («С обезьяной» И. Бунина и «Обезьяна» В. Ходасевича)

Стихотворения-двойники, когда они не имеют отношения к плагиату, представляют собой загадочное явление в литературе. Петербургский поэт И. О. Фоняков написал об этом статью (см. его книгу «Островитяне», СПб., 2005), в которой в том числе пишет и об этой паре стихотворений. Не могу не присоединиться к его оценке: неплохое стихотворение Бунина не кажется выдающимся явлением, в то время как стихотворение Ходасевича – событие. Но стихотворение Бунина написано как минимум на двенадцать лет раньше. Было ли дело в том, что в поэтическую манеру Ходасевича входит склонность к аллюзиям и цитатам, в том числе сюжетным? В моей статье о стихотворениях Некрасова «Тройка», Блока «На железной дороге» и Ходасевича «An Mariechen» речь идет о трансформации лирического сюжета, о новых смыслах старых мотивов. Можно сказать так и о рассматриваемой паре стихотворений. Но почему-то кажется, что поэтов, намеренно выбирающих уже использованные сюжеты, привлекает, может быть, неосознанно, другое: возможность прорыва к идеальному образцу сюжета, его архетипу.

1

Ай, тяжела турецкая шарманка!
Бредет худой согнувшийся хорват
По дачам утром. В юбке обезьянка
Бежит за ним, смешно поднявши зад.

И детское и старческое что-то

В ее глазах печальных. Как цыган,
Сожжен хорват. Пыль, солнце, зной, забота…
Далеко от Одессы на Фонтан!

Ограды дач еще в живом узоре –

В тени акаций. Солнце из-за дач
Глядит в листву. В аллеях блещет море…
День будет долог, светел и горяч.

И будет сонно, сонно. Черепицы

Стеклом светиться будут. Промелькнет
Велосипед бесшумным махом птицы,
Да прогремит в немецкой фуре лед.

Ай, хорошо напиться! Есть копейка,

А вон киоск: большой стакан воды
Даст с томною улыбкою еврейка…
Но путь далек… Сады, сады, сады…

Зверок устал, – взор старичка-ребенка

Томит тоской. Хорват от жажды пьян.
Но пьет зверок: лиловая ладонка
Хватает жадно пенистый стакан.

Поднявши брови, тянет обезьяна,

А он жует засохший белый хлеб
И медленно отходит в тень платана…
Ты далеко, Загреб!