Заговор букв

Сохранившиеся мемуарные свидетельства о тяжелом лермонтовском взгляде, который невозможно было выдержать, заставляют предположить, что автор не пожалел для героя собственных глаз. Некоторые другие черты Лермонтова (например, значительная физическая сила при маленьком росте, большой лоб) тоже попали к Печорину. Из этого частичного сходства (оно не могло быть полным, потому что внешность Лермонтова вовсе не была привлекательной), разумеется, нельзя заключить, что психика человека Лермонтова и персонажа Печорина идентична – хотя бы потому, что психическая структура персонажа фиктивна. Однако рассказчик знает о Печорине больше, чем может увидеть. Он не видел, как Печорин смеется. Чуть позже Печорин на глазах рассказчика один раз улыбнется Максиму Максимычу, но это не назовешь смехом. Представить же, что герой, пока рассказчик за ним наблюдал, продемонстрировал, как на репетиции, все свои ужимки, немыслимо – сцена романтического наблюдения опустится на уровень фарса. На основании детали, которую рассказчик не мог видеть, он строит гипотезу о «злом нраве» или «глубокой постоянной грусти», присущих Печорину. То, что первое имеет отношение к печоринскому демонизму, а второе его почти не покидает, мы убеждаемся из повествования, но никак не из прямого наблюдения рассказчика. Впрочем, Лермонтов прекрасно понимает, что он делает: преждевременные выводы, не вытекающие из знания читателя о герое, подогревают читательский интерес к нему, а интерес этот уже должен удовлетвориться дневником Печорина. То же самое достигается и всем пассажем о взгляде. «Холодный» блеск глаз и «равнодушно спокойный» взгляд либо делают сомнительными выводы о «бурях душевных», либо заставляют вернуться к тезису о скрытности героя. Читатель чувствует в герое вызов, ему хочется разгадать этого таинственного Печорина – загадочно противоречивого аристократа, глубоко скрывающего неведомые страсти, так очевидно прорисованные в его портрете. Кстати, «страстность – бесстрастие» становится последней оппозицией в портрете Печорина, созданном лукавым рассказчиком с подачи автора.

Стоит ли говорить о том, что все три составляющих – контрастность черт, аристократизм и таинственность, за которой прячется трагедия, – черты героя романтического. Ну а «женщинам светским» всегда нравились именно романтические герои, недаром на всем протяжении романа Печорин оказывается главным героем-любовником, и обаяние его распространяется, кстати, не только на женщин светских (Веру, Мери), но и на горянку Бэлу и простую казачку Настю в «Фаталисте». Не ловит ли Лермонтов читателя на примитивный крючок любопытства ко всему необычному? Может быть. Но «может быть и то», что игра сложнее. Пушкинский Онегин, изживая взгляд на себя как на романтического героя, становится человеком и возрождается к жизни, слезам и любви. Лермонтовский Печорин, не умея отказаться от романтического взгляда на себя (а это тот самый взгляд, который навязывает нам рассказчик, признаваясь попутно, что навязывать его не собирается, но читателю некуда деваться), последовательно уничтожает в себе человека, лишая себя любви, слез и, наконец, жизни. Это своего рода анти-Онегин. И в новелле «Максим Максимыч» мы видим не просто романтического героя, а мертвого героя; истинный же дальнейший интерес читателя сведется к истории его умирания, так как о его физической смерти нам сообщат через четыре страницы. Впрочем, формулировка концепции романа несколько выходит за рамки анализа портрета главного героя.

2

Неромантический герой. Портрет Обломова

Классический русский роман начинается с описания главного героя. Можно сказать, что из всех классических русских романов «Обломов» – самый классический, своего рода норма и образец. Перед тем как приступить собственно к анализу первых страниц романа, на которых портрет героя и располагается, позволим себе небольшое отступление о русском реализме.

Во-первых, перечислим черты, наличие которых позволяет отнести произведение к числу реалистических. Следуя принципу необходимости и достаточности, выделим три такие черты.

В реалистическом произведении мы сталкиваемся с типическим героем в типических обстоятельствах. Это не значит, что герой лишен индивидуальности, но он обусловлен значимыми на данный момент тенденциями жизни. Если в обществе сформирован тип маргинала, то писатель-реалист заинтересуется маргиналом (в сущности, все лишние люди, в том числе Обломов, – маргиналы и в то же время представители весьма распространенного типа). Что касается обстоятельств, то они должны быть типическими в глазах читателя. Пушкин писал «Евгения Онегина» для европейски образованного читателя, чувствующего себя в высшем свете своим. Для такого читателя обстановка, в которой воспитывался Онегин, – самая обыкновенная. Но уже для читателя среднего класса высший свет Петербурга и Москвы – настоящая экзотика, дающая повод воспринять Онегина как романтического героя (что и произошло с Татьяной).