Заговор Локкарта любовь, предательство, убийство и контрреволюция в России времен Ленина

Так, мы знаем, что Петерс сказал Локкарту примерно следующее: «В Петрограде произошли серьезные неприятности. В нашем посольстве была арестована группа британских и латышских заговорщиков». Именно тогда Локкарт узнал, что дела в бывшей столице совсем плохи, и это, должно быть, обеспечило ему несколько неприятных минут. Затем Петерс признал, что его пленник имеет право хранить молчание, но все равно задал ему четыре вопроса. Он показал ему пропуск, который Локкарт выписал на имя Крыша Кранкля, и спросил, его ли это почерк. Также он спросил, знает ли Локкарт Шмидхена, Берзина или Константина и не знает ли он «женщину по фамилии Каплан», как утверждает в мемуарах Локкарт.

Локкарт отказался отвечать на все вопросы. Правда была бы самообвинением, о чем прекрасно знал не только он, но и Петерс. Но затем, по словам Петерса, Локкарт сделал важное признание: «После описания его разговора с товарищем Берзиным и других элементов заговора, когда ему показали его письмо от имени капитана латышских стрелков Крыша Кранкля, он признал, что все это правда, но он действовал не по собственной воле, а по распоряжению своего правительства».

Конечно, Петерс хотел, чтобы Локкарт сделал признание, но оно могло быть действительно решающим и разоблачающим, только если он действительно это сказал. Заговор был раскрыт на его глазах. Жалел ли он теперь об этом? Жалел ли о своем циничном решении присоединиться к антибольшевистским заговорщикам? Неужели в глубине души он всегда верил, что сотрудничество англичан и большевиков — наилучший выход? Мог ли он даже сейчас спасти не свое положение, а хотя бы свою совесть? Есть свидетельства того, что он задавал себе такие вопросы. Пять недель спустя, ко-гда он наконец был выпущен из тюрьмы и благополучно прибыл в Стокгольм, Артур Рэнсом ждал его на железнодорожной платформе, чтобы поприветствовать. «Первые слова, которые я услышал от Локкарта, — вспоминал журналист, — были такими: „Знаете, несмотря ни на что, я по-прежнему против интервенции"» [5]. Но когда в тот день на Лубянке Петерс попросил его признаться в том, что он сделал, в письменном виде, Локкарт отказался. По понятным причинам он не сделал этого признания ни в своих отчетах Уайтхоллу, ни в своих мемуарах.

Петерс отправил пленника обратно в приемную. Там Локкарт и Хикс говорили только о несущественных вещах — они оба знали, что нельзя говорить ничего важного, потому что их могут подслушать. В конце концов им сказали, что они могут быть свободны. В девять часов утра они оказались на дождливых московских улицах. Но где Мура?

Она находилась в Бутырской тюрьме, где всего полтора года назад царь держал Дзержинского и где Дзержинский в свое время держал полковника Бриедиса. Во время допроса дознаватель обвинил Муру в «проанглийской ориентации» и требовал, чтобы она раскрыла «секреты», и предупредил, что ее могут расстрелять [6]. Но он был молод, вежлив, неопытен, и она постепенно начала обретать уверенность. Как она позднее рассказывала в интервью, «они были еще очень не обучены строгости в общении… Я чувствовала, что в любой момент могу взять над ним верх» [7]. Обратите внимание, что в этом воспоминании полвека спустя она не сказала, что ей не были известны никакие секреты. Подразумевалось, что как раз были, но она не разглашала их.

В отличие от Локкарта и Хикса, которые вскоре должны были вернуться домой, она не могла претендовать на дипломатический иммунитет. Но если она все это время действительно работала на ЧК, разве ее не освободили бы сейчас? Этого не произошло, что говорит о том, что Мура все-таки не сотрудничала с тайной полицией большевиков. После допроса она очутилась вместе с пятьюдесятью двумя другими женщинами в зарешеченной грязной комнате, слишком маленькой и для двадцати человек. «Тюрьма… опускает тебя до реальности. Ты видишь людей обнаженными, все их страхи, все их настоящие реакции и эмоции», — вспоминала она. Очевидно, свои страхи и эмоции она держала в себе. Из еды заключенные получали только картофельный суп, к тому же очень мало. Спали на полу. Но несмотря на все, Мура смогла это вынести: «В тюрьме было невесело, но я должна сказать, что в целом это замечательная школа жизни». Через несколько дней тюремщики перевели ее в одиночную камеру, куда каждую ночь к ней приходила крыса. Мура утверждала, что ей нравилась ее компания, и уверяла, что никогда не отчаивалась. А позднее она говорила: «Каждый должен на короткое время побывать в тюрьме».