Заговор против Сталина

Провести повторный допрос Гопплер не успел – не все в этом мире от него зависело. Трое суток спустя всех заключенных выгнали из барака и построили на ветру. Солдаты с карабинами окружили арестантов. Неподалеку стояли двухтонные грузовики, крытые брезентом. Подошел незнакомый офицер и прокричал, что людям выпала уникальная возможность искупить свою вину перед тысячелетним рейхом: власти направляют их на работы в Германию! Там они будут жить в замечательных условиях, трудиться на благо рейха и когда-нибудь искупят свои грехи и станут полноправными членами нового общества. Из-за спины возник переводчик, протранслировал сказанное на норвежский язык. Павел задрожал: из Германии точно не выбраться. Он с колоссальным трудом подавил желание добежать до ближайшего часового, отобрать у него автомат…

Людей пригнали к машинам, приказали рассаживаться. В грузовиках даже лавок не было, пленные ложились вповалку, катались по полу. Кому-то удалось ухватиться за скобу.

Несколько километров машины прыгали по ухабам, пока не выбрались на ровное шоссе. Брезентовые чехлы были задраены, высовываться, а тем более покидать машины воспрещалось. Колонна следовала без остановки несколько часов.

Потом грузовики встали, заключенным разрешили справить нужду. И снова мысли о побеге пришлось убрать подальше – автоматчики не дремали. Отчаяние терзало, потом сменилось апатией. Зря он выжил после гибели «Глазго», стоило погибнуть вместе со всеми нормальными людьми… Мысль не удивила, а позднее стала навязчивой.

Колонна шла весь вечер и часть ночи, в пути присоединились другие машины.

Приехали в порт – Кристиансаан на западе страны (охранники за бортом несколько раз произнесли это название), заключенных стали перегружать в распахнутое чрево парома. Арестанты под вопли охраны бежали по скользкому причалу, затем пропадали в недрах судна, стоявшего под погрузкой. Кто-то оступился, упал в воду. А возможно, решил сбежать, нырнув под причал. Простучала очередь, и тело всплыло и закачалось на воде. В паром набилось несколько сотен людей, они сидели и лежали в трюме. Теперь звучала не только норвежская речь, долетали французские, польские слова.

Наконец ворота со скрежетом захлопнулись. Почему-то вспомнились баржи времен Гражданской войны – в их трюмы набивали белогвардейских офицеров, вывозили их на середину реки и топили.

Сравнение было неуместным. Переправа в Данию заняла несколько утомительных часов. В трюме было нечем дышать, царила вонь. Нужду справляли, не вставая с места. У кого-то опять случился приступ, беднягу не спасли. Название датского порта в голове не осело. Заключенных в Германию гнали уже тысячами, все смешались – норвежцы, датчане, поляки, голландцы… Майор контрразведки плыл по течению, и невозможно описать, что творилось в его сознании.

Снова дорога в автомобильной колонне, потом железнодорожная станция, небольшой опрятный городок, вопиюще контрастирующий с происходящим безумием. Заключенных грузили в вагоны, немецкие овчарки надрывались лаем. Невозмутимо расхаживали офицеры в черной эсэсовской форме. Узники слабели от голода и нервного истощения. Плакали женщины, из рук которых солдаты вырывали детей. Временами звучали автоматные очереди. Станция была увешана алыми нацистскими полотнищами со свастикой, и это обилие символики смотрелось гротескно.

Поезда шли на юг, через германскую границу. Советские теплушки по сравнению с ними были почти гостиницей, ведь в них имелись нары и печка. Здесь же не было ничего. Ранее это были пассажирские вагоны, для рационального использования пространства из них демонтировали все – убрали перегородки, сиденья, столики, закутки для обслуживающего персонала и даже туалеты. Люди сидели на полу, плечом к плечу, погружались в прострацию. Возможно, в Германии их собирались фильтровать, но пока гнали одним стадом – мужчин, женщин, стариков, детей…

«Уважительное отношение» оказалось мифом. С людьми обращались, как со скотом, издевались, разлучали с членами семей. Павел погружался в апатию, начинал привыкать к своему положению. Учет и контроль направляемой в Германию рабсилы практически не велся, и это было странно, учитывая немецкую страсть к порядку. Сутки в пути – Рендсбург, Ноймюнстер, Бремен. Еще полночи тряски по стыкам рельсов – Типпельхорст. Майор прислушивался к разговорам охранников – северо-западная часть Германии, недалеко от голландской границы.

Он замкнулся в себе, копил силы, ел все, что давали. Мысль о побеге утонула в закоулках мозга, но не умерла.

«Содержимое» эшелона, в котором он ехал, сортировали на станции Типпельхорст. Здоровых мужчин гнали пешком на городскую окраину, где их уже ждала автомобильная колонна. За спиной остались детский плач и тоскливый женский вой. Заключенных вели по живописной местности, мимо аккуратных деревень, городков, по идеально ровной дороге.