Заговор против Сталина

В пятнадцати верстах от Типпельхорста строился крупный химзавод по производству зловредной газовой смеси (о ее предназначении пока не догадывались), и в этой связи рядом со стройкой возвели концлагерь. Ворота были гостеприимно распахнуты. «Труд облагораживает!» – извещала надпись на створках. Место жительства дармовой рабсилы окружали три ряда колючей проволоки, сторожевые вышки с пулеметами и усиленная охрана с собаками. В ряд стояли бараки – издалека они казались опрятными и нарядными.

Трясина затягивала. Англичан здесь не было. Британия еще не вступила в войну, в плен могли попасть лишь матросы королевского флота, летчики и бойцы спецподразделений из Северной Африки. Это было неплохо. Романов мог выдать себя только за англичанина, остальные варианты не работали. Если администрация узнает, что он русский, он долго не протянет. Но русских тоже не было – военнопленных в такую даль не гнали, это стоило денег. Вокруг звучала польская, норвежская, французская, голландская речь. Из военнослужащих были в основном участники гражданского Сопротивления, их родственники, знакомые, просто случайные люди, схваченные во время облав. Павел оставался «моряком британского флота», говорил измененным голосом, заикался. Придумал версию, будто мать у него полячка, оттого и акцент. Версия пригодилась – учет заключенных все же велся.

Потянулись монотонные дни, из которых формировались недели и месяцы. Порой он удивлялся, почему все еще жив. Узники гибли десятками и сотнями – в основном от испарений ядовитых веществ. Завод уже существовал, требовалось пристроить к нему новый цех. Он занимал огромную территорию. Заключенные заливали бетоном полы, весь день дышали цементной пылью и вечером, едва живые, добредали до бараков. Охрана особо не зверствовала, заключенных кормили – руководство германской промышленности требовало сдать объект в сжатые сроки. Павел замкнулся, работал, старался быть как все, сливался с безликой массой. В каждом бараке жило по полсотни человек. Кто-то умирал от «профессиональных» болезней, многие гибли в результате несчастных случаев.

Ряды заключенных пополнялись. Мысли о побеге порой возникали, но… объекты тщательно охранялись. Рядом трудился полный интернационал: поляк Тадеуш, француз Жан-Поль, голландцы Ханнес и Фрерик, белокурый парень из Прибалтики по имени Гуннар. Фамилии никто не спрашивал, это мало интересовало. Кто такие, откуда прибыли, почему оказались в концлагере, отношение к раскладу сил на политической арене – все это тоже никого не волновало. Народ старался выжить и сохранить хотя бы относительную ясность ума. Когда заканчивались жизненные силы, человек ломался, думал о смерти и в итоге находил ее – возможностей убить себя было предостаточно.

Случались приступы откровения: люди говорили о себе, о своей семье, о том, как жили до войны. Павел слушал, но самому сказать было нечего. Если что-нибудь и сообщал, то скупо: сам из Портсмута, есть такой городишко в старой доброй Британии – некогда владычице морей. Мать приехала из Восточной Европы, отец – потомственный англосакс, капитан рыболовецкого судна. Он намеренно заикался, коверкал речь, рассказывал, как в Норвегии, мотая срок в бараке, пережил микроинсульт, повлиявший на речь. Людям все равно было безразлично. Фрерик, темноволосый голландец, полночи изливал душу, вспоминая жену, детей и собственный дом в пригороде Амстердама, вокруг которого насажал море тюльпанов. А на следующий день покончил с собой – забрался на свежую бетонную стену и рухнул на прутья арматуры.

Текли месяцы, но далеко не всегда удавалось узнать текущую дату. Пролетели октябрь и ноябрь, полз последний месяц 43-го года. Немцы отмечали Рождество, кричали здравицы фюреру, как будто он вершитель всего сущего, а не тот парень, прибитый гвоздями к кресту… Павел мысленно встретил Новый год, и снова потекли монотонные дни: работа, унижения и однообразная еда.

Любая, даже излечимая в мирное время болезнь становилась предвестницей смерти. Дело только в сроке – раньше или позже. Медицинскую помощь узникам не оказывали, проще было зарыть человека, а на его место поставить нового, благо людские резервы в Европе были неистощимы.

Шла зима 44-го года. На северо-западе Германии она ознаменовалась проливными дождями. Иногда падал мокрый снег, но быстро таял. Дули промозглые ветра. Заключенные мерзли, самостоятельно добывали дрова, на что охрана смотрела сквозь пальцы.

Остро хотелось знать, что происходит в родной стране. Разговоры узников только путали. Немцы ходили мрачные, раздраженные. Однажды во время конвоирования к месту работы он услышал разговор офицеров. В ноябре 43-го года Красная Армия выбила фашистов из Киева, а к зиме 44-го освободила почти всю Украину. В конце января советские войска отбросили немцев от Ленинграда, сняли блокаду. Освобождены захваченные ранее области РСФСР, готовится масштабное наступление на Белоруссию. Он чуть не пел и не плясал!