Заговор против Сталина

– Что с тобой, Пол? – недоуменно вопрошал шедший рядом Гуннар. – Минуту назад ты был мрачнее тучи и едва волочил ноги, а теперь готов бежать впереди колонны!

– По работе соскучился, – ответил Павел и злорадно засмеялся: – Все в порядке, дружище. Скоро все это закончится, и мы вернемся домой.

В соседнем бараке пресекли попытку побега. Заговорщики держали свои планы в секрете. Павел об этом не знал, а если бы знал, постарался бы этих олухов отговорить. Обстоятельства для побега были не лучшие. Ночью заключенные разобрали часть стены барака и просочились наружу – очевидно, имели представление, как покинуть зону. Они решили, что часовые спят на вышках. Но часовые не спали и открыли огонь, когда эти «умственно отсталые» полезли через колючую проволоку. Мертвецы повисли на ней, как игрушки на новогодней елке. Выжившие бросились обратно, но у барака их уже поджидала скалящаяся охрана. Уцелевшим временно сохранили жизнь, а наутро при всем стечении народа провели показательную казнь. Ни за что погибли два десятка человек по дурости организаторов побега. Остальных трогать не стали, но режим ужесточили. Время отдыха сократили, рабочие часы удлинили. В лагере повысилась смертность, и под конец зимы администрация заметила, что на объекте некому работать…

Павел боролся за выживание, поддерживал окружавших его людей. Усиленно питался, мылся под дождем, игнорируя холод и саркастические замечания «церберов».

Цех по производству отравляющей смеси фактически построили. В последних числах февраля на завод прибыли цистерны с тщательно охраняемым содержимым. Но что-то у местных химиков пошло не так: произошел пожар и утечка отравляющего вещества. Возгорание ликвидировали и на разбор завалов бросили все силы концлагеря. Через сутки на заводе в действующем цеху прогремел сильный взрыв. Тамошняя территория охранялась, узников туда не пускали. Был ли это теракт, неизвестно. Скорее всего, нет, но работы на объекте свернули. Прошел слушок, что всех расстреляют, но ликвидировать вполне еще пригодную рабсилу было расточительно. Администрация провела ревизию имевшихся ресурсов. Больных и истощенных отделили от общей массы и увезли в неизвестном направлении, остальных отправили пешим ходом до ближайшей железнодорожной станции.

Бежать в чистом поле было некуда. Охранники скалились, сдерживая рвущихся с поводков собак, – дескать, вперед, господа, есть желающие? Сумасшедших не осталось, люди брели по дороге, понурив головы. На станции две сотни узников погрузили в поезд и снова куда-то повезли.

Двое суток заключенные мучились в вагонах на грязном полу, их практически не кормили и не давали им воды. Поезд часами стоял на перегонах и полустанках, пропуская военные и грузовые составы. На улицу не выпускали, дышать было нечем, узники липли к щелям в вагоне, чтобы глотнуть свежего воздуха.

По прибытии на станцию толпу больше часа гнали по дороге в окружении автоматчиков в разлом между живописными скалами, за которым в окружении хвойных лесов голубело озеро. Местечко называлось Бирхорст, оно состояло из городка среднего пошиба и нескольких окрестных деревень. Красивая природа, леса, озера и реки… Ближайший крупный город, Фрайбург, располагался на западе Германии, в полусотне километров от границы с Францией (снова удалось подслушать разговоры). Павел недоумевал: что такое Фрайбург? Вроде не полный профан, но никогда не слышал о таком городе. Он мысленно представлял карту Германии, но ничего не выходило. Впрочем, неважно, экскурсии по местным достопримечательностям в планы не входили.

В районе действовали горнодобывающие предприятия, добывали гравий и щебень. Физический труд приветствовался. Концлагерь внешним видом почти не отличался от предыдущего. Некоторое разнообразие вносили столовая и плац для проведения смотров и экзекуций. Охрана в Бирхорсте была ленивая, любила погреться на солнышке и покурить. Из нелюбимых занятий – прослушивание новостей о положении на Восточном фронте: после этого настроение у солдат портилось, и это пагубно влияло на заключенных. Но все это можно было терпеть, к тому же кормили в лагере сносно.

С восьми утра до семи вечера заключенные работали на карьере: кирками и мотыгами разбивали породу, грузили ее в тяжелые тележки, волокли вниз, вываливали на ленту транспортера. Камни поступали в дробильную машину, а оттуда – на самосвалы, которые постоянно выстраивались в очередь. Надсмотрщики орали, щелкали кнутами, вечно недовольные овчарки лаяли.

С больными не церемонились. Смертность в лагере была высокой, трупы на грузовиках увозили в соседнее «исправительное заведение», где имелся собственный крематорий.

Положение Германии становилось все хуже, и это сказывалось на людских резервах. Заключенных уже не везли сплошным потоком, пополнения не могли компенсировать потери. В связи с этим властям пришлось смягчить режим: рабочий день сократили до десяти часов, воскресенье объявили выходным днем. В бурде, выдаваемой за еду, стали появляться намеки на мясной душок. Возможно, это были суррогаты, заменители, но хоть что-то.